Счастливый новый мир

Он долго стоял перед домом. Наконец обряд внутри закончился. Открылась дверь, и они вышли. Впереди шел Кослу, протянув вперед сжатую в кулак руку, за ним семе­нила Киакиме, тоже крепко сжав кулак, словно там был драгоценный алмаз. Они двигались молча, и так же молча за ними следовали их братья и сестры, и двоюродные братья, и двоюродные сестры, а еще за ними шли родители и все старики и старухи их родни, а позади ступали старейшины.

Шествие вышло за околицу и двинулось по плато. На краю откоса все остановились, обратясь лицом к утреннему солн­цу. Кослу разжал кулак; на ладони у него лежало несколько маисовых зерен; Кослу подул на них, пробормотал несколь­ко слов и подбросил зерна вверх, к солнцу. Киакиме сделала то же самое. Тогда вперед выступил отец Киакиме; подняв вверх посох, в один конец которого было воткнуто перо, он прочел длинную молитву, а потом швырнул посох к небу, как Кослу и Киакиме швыряли зерна.

— Свершилось! — громко провозгласил Митсима. — Да будете вы мужем и женой!

— Ну, — сказала Линда по пути домой, — понять не могу, из-за чего весь сыр-бор! Ради такой чепухи разводить всю эту канитель! В цивилизованном обществе, если юноша хочет девушку, так он просто... Джон, Джон, куда ты?

Но Джон, не слушая ее, уже бежал прочь, прочь, прочь — куда-нибудь, где он мог бы побыть один.

"Свершилось!" Джон все повторял и повторял слова Митсимы. "Свершилось! Свершилось!"... Ибо он уже давно, в тайне, яростно и безнадежно любил Киакиме... А теперь — свершилось...

Ему было шестнадцать лет.

— Одинок, всегда одинок! — сказал юноша.

Слова его, как эхо, отозвались в мозгу Бернарда. Одинок, одинок...

— И я тоже одинок, — сказал Бернард, почувствовав в себе желание излить кому-нибудь душу. — Безумно одинок.

— Возможно ль это? — удивленно спросил Джон. — Мне сдавалось, что во Внешнем Мире... То есть Линда всегда говорила, что там никто никогда не бывает в одиночестве.

Бернард покраснел и смущенно уставился в землю.

— Видите ли, — пробормотал он, запинаясь, — я, наверно, не похож на других людей. Иногда бывает, что человек декан­тируется не таким, как все.

— О да, бесспорно! — юноша кивнул. — Тот, кто не схож с прочими людьми, всегда бывает одинок. Такова и моя участь. Знаете, ведь надо мной здесь все глумятся. Когда дру­гие под покровом ночной тьмы удаляются в горы, дабы увидеть во сне свое священное животное, меня гонят прочь. И все же я сделал это сам. Пять дней и пять ночей я ничего не ел, а потом удалился в горы один.

Бернард снисходительно улыбнулся.

— Ну и как, приснилось вам что-нибудь?

Джон кивнул.

— Да. Но я не вправе поведать вам, что именно.

Он помолчал, а потом негромко добавил:

— И я свершил то, на что еще никто не отваживался. В знойный летний день я простоял с рассвета до заката на солнцепеке, распростершись у скалы и раскинув руки, подоб­но Иисусу, распятому на кресте.

— Ради Форда, почему?

— Я жаждал постичь, каково быть распятым на кресте.

— Но зачем?

— Зачем? Видите ли... — Джон поколебался. — Затем, что я ощущал: мне нужно это сделать. Если Иисус был в силах это снести... И, к тому же, если сделаешь нечто дурное... Опять же, я был несчастлив — то была еще одна причина.

— Странное вы выбрали лекарство от несчастий, — сказал Бернард.

Но в глубине души он почувствовал, что в поступке Джона есть, наверно, какой-то скрытый смысл. Во всяком случае, это лучше, чем принимать сому...

— Через некоторое время я лишился чувств, — продолжал юноша. — Я упал ничком. Видите, вот здесь я рассек кожу.

Джон приподнял прядь волос со лба и показал на шрам около правого виска. Бернард взглянул и, содрогнувшись, быстро отвел глаза. Запрограммированное воспитание при­учило его к тому, что раны и страдания — это что-то не просто неприятное, но отвратительное и отталкивающее.

— А вы не хотели бы поехать с нами в Лондон? — спросил Бернард, начиная свой первый маневр в той кампании, стра­тегию которой он начал обдумывать еще раньше, в хижине, когда впервые понял, кто именно был "отцом" этого юного дикаря. — Как бы вы на это посмотрели?

У юноши заблестели глаза.

— Вы это всерьез?

— Конечно. Если, разумеется, мне дадут разрешение.

— И Линду вы тоже возьмете?

— Видите ли...

Бернард заколебался. Взять с собой это вульгарное, неле­пое существо! Нет, невозможно. Разве что... И тут Бернарду неожиданно пришло в голову, что именно ее вульгарность может как нельзя лучше сыграть ему на руку.

— Да, да, конечно! — с жаром воскликнул он, возмещая избытком горячности свое первое минутное колебание.

Юноша глубоко вздохнул.

— Подумать только, неужели затаенная мечта может стать явью! Я грезил об этом всю жизнь. Помните, что говорит Миранда?

— Кто такая Миранда?

Но юноша даже не услышал вопроса.

— О чудо! — продекламировал он; глаза его горели, лицо сияло. — Как много добрых лиц! Как род людской прекрасен!

Неожиданно пламя в глазах юноши запылало еще ярче: он подумал про Ленину — про эту юную богиню в убранстве из зеленой вискозной ткани,— цветущую красотой, с холеной и надушенной кожей, округлую, гибкую, ласково улыбающу­юся. Голос Джона задрожал.