Счастливый новый мир

После того что произошло в Отделе Оплодотворения, весь высшекастовый Лондон словно обезумел и ринулся смотреть на этого очаровательного Дикаря, который упал на колени перед Директором ИЧП — или, точнее говоря, бывшим Директором, ибо бедняга в тот же день подал в отставку и более не переступал даже порога Питомника, — хлопнулся на колени перед Директором и (такого даже нарочно не придумаешь!) назвал его "отцом". Линдой же, напротив, никто не интересовался, все ее избегали, никто не высказывал желания с ней познакомиться. Слово "отец" звучало еще как милая грубоватая фривольность, но на­звать женщину "матерью" — это была уже не шутка, а грязная похабщина. Ну, и, кроме всего прочего, сама Линда ведь была не из дикарей, она некогда декантировалась из колбы и получила программированное человеководческое воспита­ние, как все нормальные люди, так что ее никто не восприни­мал как экзотику. Наконец ( и в этом, наверно, крылась главная причина, почему никто не жаждал посмотреть на Линду), ее внешность отнюдь не располагала к общению. Жирная, обрюзгшая, преждевременно постаревшая, морщи­нистая, с гнилыми зубами, с бесформенной фигурой (о Форд!) : посмотреть на нее, так просто тошно становилось— правда, тошно. И поэтому все приличные люди твердо решили не знакомиться с Линдой. Линда, со своей стороны, тоже не имела ни малейшего желания водить с ними знакомство. Возвращение к цивилизации означало для нее возвращение к соме, к возможности целыми днями валяться на кровати и брать один соматический выходной за другим — притом без головных болей и тошноты, которыми прежде сопрово­ждалось неумеренное потребление пейотля и мескаля. Сома не давала никаких неприятных побочных эффектов. И по­этому Линда пребывала в почти перманентном соматическом отпуске. Она жадно требовала все более сильных и более частых доз сомы. Доктор Шоу сперва противился, а потом махнул рукой и стал прописывать Линде столько сомы, сколько ей хотелось. Дошло до того, что она иной раз прини­мала до двадцати граммов вдень.

— Это убьет ее в два-три месяца, — сказал доктор Шоу по секрету Бернарду Марксу. — В один прекрасный день у нее парализуется респираторный центр. Дыхание остановится, и наступит конец. И это, наверно, к лучшему. Если бы мы умели возвращать молодость, то, конечно, все было бы ина­че. Но ведь возраст — вещь необратимая.

Ко всеобщему изумлению, Джон, узнав, что Линда по­требляет столько сомы, стал против этого возражать (непо­нятно, почему: ведь Линда во время своих соматических выходных и сама блаженствовала и никому не мешала).

— Не сокращаете ли вы ей жизнь тем, что прописываете ей столько сомы? — спросил Джон доктора Шоу.

— В некотором смысле да, — признал доктор Шоу. — Но в другом смысле мы даже продлеваем ей жизнь.

Юноша непонимающе уставился на доктора.

— Из-за злоупотребления сомой, — пояснил доктор, — вы можете прожить на несколько лет меньше во времени. Но по­думайте, какие долгие, воистину неизмеримые сроки жизни дает вам сома вне времени. За несколько часов сома­тического забытья вы переживаете столько удивительных приключений, на сколько в реальной жизни вам понадоби­лись бы многие месяцы. Каждый соматический выходной — это частичка того, что наши предки называли вечностью.

Джон начал понимать.

— В очах, в устах у них скрывалась вечность, — прошептал он.

— Что вы говорите?

— Ничего.

— Разумеется, — продолжал доктор Шоу, — нельзя позво­лять людям постоянно погружаться в вечность, если они занимаются серьезной работой. Но ведь Линда никакой серьезной работой не занимается...

— И все-таки, — сказал Джон, — мне кажется, что это неверно.

Доктор пожал плечами.

— Конечно, — сказал он, — если вы предпочитаете, чтобы она все время визжала и скулила...

В конце концов Джон вынужден был сложить оружие. Линда стала получать столько сомы, сколько было ее душе угодно. И она почти не выходила из своей комнатки на три­дцать седьмом этаже жилого дома, в котором жил и Бернард: она лежала в кровати, включив на полную мощность одновре­менно и телевизор и радио и слегка приоткрыв парфюматор, чтобы из него постоянной тонкой струйкой текли острые, пахучие духи "пачули", и постоянно держала на туалетном столике таблетки сомы, которые в любую минуту можно бы­ло взять, стоило только протянуть руку. И так Линда целыми днями лежала, погрузившись в соматическое забытье, витая разумом где-то далеко-далеко, в бесконечных далях, в других мирах, в которых музыка, несшаяся из радиоприемника, преображалась в лабиринты ярких сладкозвучных красок, краски, переливавшиеся на экране телевизора, пели нежными, радужно расцвеченными голосами, а медленно точащиеся духи "пачули" не просто ласкали обоняние восхитительным ароматом, но воплощались в солнце, в миллионы сексофонов, в страстные любовные ласки Попе — только еще более страст­ные и упоительные, несравнимо более упоительные и никогда не прекращающиеся.