Счастливый новый мир

— Нет, мы не умеем возвращать молодость, — сказал доктор Шоу, — и слава Форду, что не умеем. Но я очень рад, что мне представилась возможность наблюдать такой инте­ресный клинический случай крайнего одряхления человечес­кого организма. Большое вам спасибо, что вы продемонстри­ровали мне эту пациентку.

И он тепло пожал Бернарду руку.

Итак, Линда никого, кроме врачей, не интересовала; но весь лондонский высшекастовый свет охотился за Джо­ном. А увидеть его можно было только с позволения Бернар­да, которому поручили официальное шефство над юным Ди­карем. Впервые в жизни Бернард почувствовал, что с ним обращаются не только так же, как со всеми, но еще и особен­но почтительно, как с человеком необыкновенным и выдаю­щимся. Разом были забыты все толки про спирт, добавленный когда-то в суррогат крови Бернарда, прекратились все шуточ­ки насчет его внешности. Генри Фостер, встречая Бернарда, расплывался в улыбке и всем своим видом изображал край­нее дружелюбие. Бенито Гувер при первой же возможности подарил Бернарду шесть пачек жевательной резинки с сексу­альными гормонами. Заместитель Начальника Отдела Соци­ального Предопределения всеми правдами и неправдами добивался, чтобы Бернард пригласил его к себе на коллекти­вистскую вечеринку. Что же до женщин, то стоило Бернарду лишь отдаленно намекнуть — и все они ложились под него штабелями.

— Бернард пригласил меня в следующую среду на вече­ринку с Дикарем, — торжествующе объявила Фанни.

— Что ж, я очень рада, — ответила Ленина. — И ты должна теперь признать, что ошибалась насчет Бернарда. Разве он не милый?

Фанни кивнула.

— И, должна сказать, — добавила Ленина, — я была прият­но удивлена.

Начальник Отдела Бутылирования, Начальник Отдела Социального Предопределения, двое Докторов Человеко­водческих Наук, Заведующий Кафедрой Чувствилища в Инженерно-Эмоциональном Колледже, Настоятель Вестмин­стерского Коллективистского Собора, Министр Инкубаторно- Человеководческой Промышленности, Главный Бокановски- фикатор — бесконечен был список высокопоставленных лиц и знаменитостей, бывавших на вечеринках у Бернарда.

— На прошлой неделе я имел шестерых девушек, — поде­лился он с Гельмгольцем Уотсоном. — Одну в понедельник, двух во вторник, еще двух в пятницу и одну в воскресенье. Будь у меня время и охота, я бы поимел еще не меньше дюжины: желающих хоть отбавляй.

Гельмгольц выслушал похвальбу Бернарда молча и с та­ким неодобрительным выражением лица, что Бернард почув­ствовал себя уязвленным.

— Ты что, завидуешь? — спросил он.

Гельмгольц покачал головой и ответил:

— Мне просто грустно, вот и все.

Бернард рассердился и решил, что больше никогда с Гельм­гольцем не будет разговаривать.

Шли дни, популярность все больше кружила Бернарду голову; и наконец сладкий дурман успеха, как всякий сильный дурман, совершенно примирил его с тем Общест­вом, в котором он еще недавно чувствовал себя так неуютно. Как только Общество признало Бернарда и вознесло его, оно сделалось очень даже хорошим. Однако, смирившись благодаря своей популярности с существующим обществен­ным порядком, Бернард тем не менее отнюдь не отказался от привычки вольнодумно критиковать этот порядок. Ибо сам акт вольнодумства возвышал Бернарда в собственных глазах. Более того, он искренне верил, что в окружающем его мире вполне есть что критиковать (и в то же время он наслаждался своей популярностью и своим успехом у жен­щин). Перед людьми, которые теперь благодаря Дикарю курили ему фимиам, Бернард красовался своим свободомыс­лием. Его вежливо выслушивали. Но у него за спиной многие покачивали головами.

— Этот юноша плохо кончит, — говорили они. — И мы еще, дай срок, своими глазами увидим, как он плохо кончит. А тогда ему, глядишь, не подвернется другой Дикарь, который вызволит его в трудную минуту.

Однако пока суд да дело, а теперь в распоряжении Бернар­да был последний крик нынешней моды — первый Дикарь, — и все вели себя более чем предупредительно. А коль скоро все вели себя более чем предупредительно, Бернард ощущал себя великаном — и в то же время он парил в эмпиреях на крыльях возбуждения, ему казалось, что он стал каким-то очень легким, легче воздуха.

— Легче воздуха, — сказал Бернард, указывая вверх.

Как жемчужина, в небе — высоко, высоко над ними — в солнечных лучах розовел воздушный шар Метеорологическо­го Управления.

("...Вышеназванному Дикарю, — говорилось в выданной Бернарду инструкции, — должна быть продемонстрирована жизнь цивилизованного Общества во всех ее аспектах и проявлениях...".)

Бернард и Дикарь стояли на смотровой площадке башни "Черинг-Т". Пояснения давали Комендант Башни и Главный Метеоролог. Но больше всех говорил сам Бернард. Он парил, он чувствовал себя легче воздуха.

Из бездонной синевы вынырнула и быстро снизилась раке­та "Бомбейский экспресс". Она приземлилась на башне, открылась дверь, пассажиры начали выходить из ракеты.

— Одна тысяча двести пятьдесят километров в час, — вну­шительным голосом сказал Комендант. — Что вы об этом скажете, мистер Дикарь?

Джон сказал, что, по его мнению, это неплохо.