Счастливый новый мир

— Везучая! — пробормотала ей вслед Фанни.

В замечании Фанни не было ни грана зависти: добродушная Ленинина подруга просто констатировала непреложный факт. Ленине действительно необыкновенно повезло: эта заурядная, ничем не примечательная девушка вдруг сделалась модной знаменитостью. Греясь вместе с Бернардом в лучах славы Дикаря, она теперь буквально шла нарасхват: Секре­тарь Союза Фордианской Молодежи пригласил ее выступить с путевыми впечатлениями о Дикарском Заповеднике; она прочла доклад на традиционном ежегодном банкете Клуба "Афродитеум"; ей было присвоено звание "знатного человековода"; и она появилась в телечувствилищной про­грамме новостей, так что ее могли видеть, слышать, осязать и обонять бесчисленные миллионы людей на всей земле.

Не обошли Ленину вниманием и некоторые из самых высокопоставленных Фордианских и Общественных Дея­телей. Второй Личный Секретарь Правителя Западной Европы пригласил ее на обед и переспал с ней. Один выходной она провела с Председателем Фордианского Верховного Суда, другой — с Архифордослужителем Кентерберийским. Прези­дент Корпорации Внешней и Внутренней Секреции постоянно звонил ей по телефону, и она уезжала на неделю отдыхать в Довиль вместе с Заместителем Председателя Правления Фордоевропейского Банка.

— Все это, конечно, очень интересно, — согласилась Лени­на, — но, Фанни, должна тебе признаться, я все-таки чувствую себя ужасно неловко, точно меня постоянно принимают за кого-то другого. Потому что ведь всех этих людей интере­сует только одно: каково трахаться с Дикарем. А я вынуж­дена отвечать, что не знаю. Ну, и мне, конечно, никто не верит. Но ведь это же правда; я действительно с ним не спала. Я бы и сама не прочь с ним переспать, — при этом Ленина вздохнула. — Он ведь такой милый, разве не так?

— Но ты же ему явно нравишься, — сказала Фанни. — Так за чем же дело стало?

— По-моему, иногда я ему нравлюсь, а иногда нет. Он всег­да старается меня избегать: когда я вхожу в комнату, он ищет предлога, чтобы выйти, он ни разу до меня пальцем не дотронулся, он и глаз-то на меня почти не поднимает. Но, бывает, если я неожиданно к нему поворачиваюсь, я лов­лю его на том, что он украдкой на меня смотрит. А ты сама знаешь, как смотрит мужчина на женщину, которая ему нравится.

Да, Фанни это знала.

— Ничего не могу понять, — призналась Ленина.

Она ничего не могла понять — и все же была не только взволнована и заинтересована, но и явно огорчена странным поведением Дикаря.

— Потому что, Фанни, видишь ли, он мне нравится.

Он нравился Ленине все больше и больше. "Ну, и теперь у меня наконец появится реальная возможность", — подума­ла она, вдыхая аромат собственного тела после ванны. В пред­вкушении удовольствия она начала мурлыкать популярную песенку:

Обними меня, опьяни меня,

Исцелуй меня до истомы,

Обними меня, подомни меня:

Ведь любовь прекрасна, как сома!

Из аромативного органа полилась восхитительно осве­жающая "Луговая рапсодия" — один из шедевров современ­ной хроматической додекакофонии. Рапсодия началась журча­щим арпеджио ритмов и запахов розмарина, базилика, руты и эстрагона; затем последовали смелые модуляционные легато от полыни к серой амбре; а от них — возвращение через фернамбук, камфарное дерево, кедр и свежескошенное сено (прерываемое ритурнелью клевера и редкими диссонанс- ными туше, такими, как стаккато печеночного пудинга или легкое тремоло свиного помета) назад к мордентам простых ароматических трав, с которых началась рапсодия. Замерла последняя кода тимьяна, раздались рукоплескания, вспыхнул свет, и в проигрывателе синтетической музыки стала раскручиваться пленка: зазвучало трио суперскрипки, гипервиолончели и квазигобоя, наполнивших воздух пле­нительной томностью. Тридцать или сорок тактов — и затем, под инструментальный аккомпанемент, вступил голос солис­та — но это было нечто большее, чем обыкновенный челове­ческий голос: исходя то из горла, то словно из головы, пере­ходя от длинного форшлага нежной флейты к виртуозной каденции, имитирующей грохот грозного набата, этот голос без напряжения преодолевал невероятно низкие ноты и поднимался выше самого верхнего "до" — выше ноты, кото­рую (в 1770 году в Пармской опере, к великому изумлению Моцарта) взяла Лукреция Аджугари, единственная певица в истории, которой такое удалось.

Покоясь в пневматических креслах, Ленина и Дикарь обоняли и слушали. Теперь наступила очередь глаз и кожи.

Свет в зале медленно погас; в темноте загорелись, словно бы висящие в воздухе, огненные буквы: "ТРИ НЕДЕЛИ В ВЕРТОЛЕТЕ". ЦВЕТНОЕ, ШИРОКОФОРМАТНОЕ, СТЕРЕО­СКОПИЧЕСКОЕ, СИНТЕТИКО-ЗВУКОВОЕ, ТАКТИЛЬНО-РЕ- ПРОДУЦИОННОЕ ЧУВСТВИЛИЩЕ. ПОД СИНХРОНИЗИРО­ВАННЫЙ АККОМПАНЕМЕНТ АРОМАТИВНОГО ОРГАНА".

— Возьмитесь руками за эти металлические набалдашники на подлокотниках, — прошептала Ленина. — Иначе вы не почувствуете тактильных эффектов.

Дикарь послушно взялся за набалдашники.