Счастливый новый мир

— И потому, — сказал он, отводя взгляд, — потому я решил, что сначала я должен что-то свершить, дабы заслу­жить твою любовь, дабы доказать, что я достоин тебя. Нет, я не могу воистину возомнить, что я тебя достоин. Но я желаю хотя бы доказать, что я не совсем недостоин. Я жаж­ду свершить нечто...

— Для чего? Почему ты думаешь, что тебе нужно... — начала было Ленина, но осеклась; в ее голосе послышалось раздражение: теперь, когда они наконец вместе, зачем он все так осложняет?

— В Мальпаисе, — прошептал Дикарь, — влюбленный юно­ша приносит своей избраннице шкуру горного льва. Или волка...

— Но в Англии нет львов, — прервала Ленина.

— А если бы они здесь и были, — с горечью и презрением сказал Дикарь, — их, должно полагать, умерщвляли бы с вертолетов. Умерщвляли бы ядовитым газом или чем-нибудь подобным. Но нет, Ленина, я не таков! — Дикарь расправил плечи и взглянул Ленине в глаза, но встретил в них ошара­шенный взгляд, полный совершеннейшего недоумения. —

Я буду служить тебе собственною дланью. Я готов свершить все, что только в силах человеческих! Подай лишь знак — и я исполню любое твое желание. Ты знаешь, есть потехи и забавы, которые трудны и болетворны, но наслаждение от таких забав столь велико, что заставляет забыть о боли. Вот так и я ныне готов снести любую боль, ибо ее превоз­может высокое наслаждение служить тебе. Повели только — и я готов мыть полы...

— Зачем? — удивилась Ленина. — Что, у нас пылесосов не хватает, что ли?

— Да, конечно. Но есть презираемые и низкие занятия, до которых человек опускается, возвышаясь при этом ду­шою. И я хочу возвыситься душой, унизившись до презира­емого занятия. Понимаешь?

— Но ведь у нас и вправду есть пылесосы...

— Не в этом дело!

— И ими отлично орудуют эпсилоны. Так чего ради т е- б е мыть полы?

— Чего ради? Ради тебя, тебя! Чтобы показать, что я...

— Но что общего между пылесосами и львами?

— Но пойми: это же искус... Чтобы показать...

— И что общего между львами и тем, насколько тебе приятно быть со мной? — спросила Ленина, все больше и больше раздражаясь.

— Чтобы показать, как я люблю тебя, Ленина! — восклик­нул Дикарь, чуть ли не в полном отчаянии.

Кровь прилила к щекам Ленины, в ней вспыхнула буй­ная радость.

— Это правда, Джон?

— Но я не хотел признаваться тебе в любви, — закричал Дикарь, судорожно сжимая руки, — не хотел признаваться тебе в любви до тех пор, пока... Слушай, Ленина. В Маль- паисе люди вступают в брак...

— Вступают во что?

Ленина снова начала раздражаться. Что за ахинею он несет?

— Вступают в брак. Навсегда. Они дают друг другу клят­ву никогда не расставаться.

— Что за дикая мысль! — Ленина была искренне возмуще­на.

— "Пусть вянет красота, хладеет кровь, но разум вечно остается юным...".

— Что?

— Это из Шекспира. Или еще: "Но если ты ее девичий пояс кощунственно развяжешь до того, как будет совершен обряд венчанья..."

— Ради Форда, Джон, веди себя разумно. Я ничего не понимаю из того, что ты говоришь. Сначала пылесосы, потом какой-то пояс. Ты меня с ума сведешь! — Ленина вскочила и, словно бы боясь, что Джон не только разумом, но и физи­чески удалится от нее, крепко схватила его за руку. — От­веть мне на один простой вопрос: нравлюсь я тебе или нет?

Дикарь помолчал, а потом ответил очень тихим голо­сом:

— Я люблю тебя так, что весь подлунный мир не способен вместить моей любви.

— Так что же ты сразу этого не сказал? — воскликнула Ленина, раздраженно впиваясь ногтями ему в кожу. — Вмес­то того чтобы молоть какую-то чепуху про пояса, пылесо­сы, львов и Форд знает про что еще! А я неделю за неделей страдай и мучайся!

Неожиданно Дикарь ощутил, что руки Ленины обвили его шею, и почувствовал у себя на губах прикосновение ее губ — таких восхитительно мягких, нежных, теплых, наэлектризовывающих, что он против своей воли вспомнил об объятиях и ласках в чувствилищном фильме "Три недели в вертолете"... Оооо-оох! Стереоскопическая блондинка- негропоклонница и — аааа-аах! — ее более реальный, чем сама жизнь, чернокожий обожатель-обижатель. Ужас, ужас, ужас!.. Дикарь попытался высвободиться, но Ленина креп­че сжала его в объятиях.

— Почему ты мне этого раньше не сказал? — зашептала она, отодвигаясь, чтобы взглянуть на него, и в глазах у нее светился нежный упрек.

— "Ни мрак пещер, ни миг благоприятный, — загремел внутри него коваными стихами голос совести, — ни самых злобных демонов посулы мою любовь не переплавят в по­хоть". Никогда, никогда!

— Ах ты глупыш! — сказала Ленина. — А я ведь так тебя хотела! И если ты тоже меня хотел, то почему же ты...

— Но, Ленина, — возразил Дикарь.

В этот момент Ленина расцепила руки и разжала объ­ятия. Он было подумал, что она поняла его намек. Однако когда она расстегнула пояс из лакированной кожи и по­весила его на спинку стула, у Дикаря шевельнулось подо­зрение, что он, возможно, ошибся.

— Ленина! — повторил он с тревогой в голосе.

Ленина не отвечая поднесла руку к горлу и сделала рез­кий рывок. Ззип! — молния сразу расстегнулась во всю длину, и белая блузка распахнулась сверху донизу. Тут уж подозрение Дикаря превратилось в уверенность.