Счастливый новый мир

Тем временем Правитель прошел через комнату к проти­воположной стене и открыл там сейф, искусно спрятанный между книжными стеллажами. Тяжелая железная дверь распахнулась, и Правитель сунул руку в темный зев сейфа.

— Меня всегда интересовала проблема Бога, — сказал он и вынул из темноты толстый черный том. — Вот этой книги, например, вы, по всей вероятности, никогда не читали.

Дикарь взял книгу.

— "БИБЛИЯ. КНИГИ СВЯЩЕННОГО ПИСАНИЯ ВЕТХО­ГО И НОВОГО ЗАВЕТА", — прочел он на титульном листе.

— И этой тоже.

Правитель вынул другую книгу — маленькую, порядком растрепанную, без переплета.

— "ПОДРАЖАНИЕ ХРИСТУ".

— И этой.

Правитель дал Дикарю еще одну книгу.

— УИЛЬЯМ ДЖЕЙМС. "РАЗНОВИДНОСТИ РЕЛИГИОЗ­НОГО ОПЫТА".

— У меня еще много чего есть, — сказал Мустафа Монд, снова опускаясь в кресло. — Богатейшая коллекция древних порнографических изданий. Бог в сейфе и Форд на полках.

И Правитель со смешком обвел рукой свою ортодок­сальную библиотеку — стеллажи с книгами и секции с бо­бинами и кассетами.

— Но если вы познали Бога, почему же вы не возвестите об этом людям? — негодующе спросил Дикарь. — Почему вы не дадите им прочесть эти книги о Боге?

— По той же причине, по которой я не даю им читать Шек­спира: это книги о прошлом, это книги о Боге, который существовал много столетий тому назад, а не о Боге наших дней.

— Но Бог вечен, он остается все тем же...

— Зато люди становятся иными.

— Ну, и что? Что от этого меняется?

— От этого меняется все.

Мустафа Монд встал и снова подошел к сейфу.

— Жил когда-то человек, которого звали кардинал Ньюмен,

— сказал Правитель. — Кардинал, — объяснил он, — был в те годы чем-то вроде нашего Архифордослужителя...

— Да, я знаю. "И я, Пандольфо, кардинал Миланский...". Я встречал этот титул у Шекспира.

— Да, разумеется. Ну так вот, как я говорил, был такой кардинал Ньюмен... А, кстати, вот еще одна книга! Пока что я покажу вам и ее. Ее написал человек по имени Мен де Биран. Он был философ, если вы знаете, что это означает...

— Это человек, который мечтает не обо всем, что есть на небе и на земле, — не задумываясь, сказал Дикарь.

— Вот именно. А теперь послушайте, о чем он все-таки мечтал в какой-то момент своей жизни.

Мустафа Монд открыл книгу, нашел в ней место, зало­женное полоской бумаги, и начал читать:

— "Мы принадлежим себе не в большей степени, нежели нам принадлежит то, что мы считаем своею собственностью. Мы не сотворили сами себя, и мы не в силах вознестись выше самих себя. Мы не властвуем над собою. Мы принадле­жим Господу. Но разве не великое счастье наше в том, что мы мыслим себя такими? Разве обретаем мы счастье и покой, если мним, будто мы все-таки принадлежим самим себе. Так может казаться лишь юным и преуспевающим. Им чудит­ся, будто бы счастье жизни состоит в том, чтобы все делалось по их воле и по их разумению, — в том, чтобы ни от кого не зависеть, — в том, чтобы не помышлять ни о чем, чего невозможно достичь, — в том, чтобы избегать досадной необ­ходимости постоянно искать чужого одобрения, постоянно вторить чужим молитвам, постоянно оправдывать свои дея­ния тем, что они совершаются по чужому произволению. Однако с течением времени эти пылкие юноши, как и все люди, прозревают и постигают наконец, что истинная незави­симость недостижима для смертных, что она противна при­роде, что она есть лишь иллюзия, которая дозволяет тешить­ся собою до поры, но не может помочь смертному благопо­лучно достичь конца земного пути".

Мустафа Монд сделал паузу, положил книгу, взял другую и перелистал страницы.