Счастливый Цезарь

Тут все на время смолкли, задумавшись. Проворные рабы убрали остатки еды, посуды. Красивый виночерпий стал разливать вино. Музыка заиграла, и плавно играя формами пышными, бесстыдная гадитянка начала свой волнительный танец…

– Я расскажу вам, друзья, свое ночное виденье, – сказал Цезарь. – Свой странный сон, в котором все обнаружило себя, что будет с нами. Решенья, Антоний, не мы принимаем, – мы лишь угадываем содержанье…

Видение Цезаря

Я побывал в Аиде! – так начал Цезарь свой рассказ. – Аид называется Третьим Римом. И всякий, кто находится там, рождается в этом Загробье, как в самой обычной жизни. Только себя не помнишь, до поры до времени. И даже не ведаешь, что происходит вокруг на самом деле. И я – Цезарь, там родился, как все. Таково рождение в Аиде. Ты думаешь, что вокруг идет жизнь, что другой жизни нет, и даже радуешься жизненному чувству, любви, пока в какой-то миг, вдруг, не открываются глаза, и ты понимаешь, Кто ты такой и куда ты попал. Вот когда начинаются Аидовы мученья. Что может быть ужасней родиться Цезарю среди рабов. Несчастных существ, совсем перед тобой невиноватых.

О Боги! Что это была за жизнь! Эти проклятые комнатенки, в которых ютилось по несколько человек! Эти бесконечные очереди за всем, чего бы ты ни захотел. Сутолока и сумрак. Все серое, убогое, некрасивое… и звуки, это постоянное бормотанье, шарканье ног, гул странных повозок… С самого утра миллионы рабов бежали на свои рабские службы и копошились так до вечера. Вечером забивались в свои жалкие конуры, отдыхали, как могли, и утром снова бежали соответствовать великому рабству жизни. Потому что главное была не работа – а соответствие этому рабству. Были там и очень умные люди. Свое существование они очень ловко объясняли. Пусть, говорили, во внешнем мы – несвободны; зато внутри, в душе нашей и мыслях – парим!

Вот и спрашивается: если в мыслях ты – князь, а живешь рабом, – кто ты такой? Безумцы! Философы рабской жизни! Поэты, воспевающие кнут. Нет! Не передать словами этой тягостной, из мелких чешуек, дремы, которая затягивала, как грязная занавеска, души Людей! Заволакивала сознание и люди, даже хорошие, умные, в сумерках той жизни переставали различать цвета, краски пропадали, и даже черное и белое в равной мере становилось – серым.

Но самое смешное, что они, эти существа в том страшном мороке-сне, называли происходящее с ними Жизнью! Про свою загробность они и не ведали: боялись смерти, находясь в ее чертогах. Вместо того, чтобы бежать оттуда, не оглядываясь, лишь случай подвернись – скорбели о том, что придется расстаться с тюрьмой. Находясь в Аиде, боялись Аида и помещали его там, где начиналась жизнь. Все перевернули в том жутком царстве… Они спасали уродов и слабых, а сильных и талантливых уничтожали!

Больше всех мне досаждали рабы при искусстве, танцоры, поэты, ученые… Ненавидели с первого взгляда, как ненавидит разбогатевший раб разоренного хозяина. «Подумаешь! корчит из себя принца, Цезаря! – злобно так восклицали. – А мы тут хоть удавись, пляши вприсядку!»

Как они надо мной издевались, ощущая мою особенную природу! Стоило мне их приблизить или самому потянуться к ним искренне – тут же наглели и едва ли ногами не начинали попирать. Отдалюсь, бывало, – ненавидят. Мол, смотри, какой гордец, заносится! Нас за людей не считает!

И еще – чиновники, Магистраты – те сразу служивым нюхом прозревали во мне опасность, не любили сильно, однако – уважали. Даже советы давали, поучали, мол, нельзя себя так вести, как ты ведешь себя: сам в дерьме, а жесты царские, замашки! Ты очень, говорили мне, странное на других людей производишь впечатление.

Не может быть, – решил я в какой-то миг, – чтобы такая жизнь происходила Наяву. Все это мне снится, либо я в преисподней, тягостном загробном царстве, где мучения составляют главное в существовании. И все эти люди вокруг – одни лишь тени, подставленные для виду, которые истаивают от печали и смертных чувств. И все, что вижу я, – морок один, через который осуществляется мое наказание, непонятное и несправедливое.

Стал я искать путей спасенья, высматривать правильное Учреждение, где сидит Радамант или его подручный Магистрат Загробья. Чтобы потребовать, просить – отпустить меня с миром! Избавить от смертной и хладной, жуткой грезы. И чувствую – не вырваться мне, не проснуться. Самоубийство не помогло! Увы! Тут же меня возвратили к той же самой тусклой и страшной жизни этого загробного полумрака. Я понимал, конечно, что мертвым не дано себя убить. Но согласиться с тем, что я уже мертв – нет! К этому я не был готов, душа моя была жива… Понял я тогда, что в одиночку, не очнуться мне из этого сна и не избежать мучений…

– Скажи, Цезарь, а женщины в том царстве смерти были? Любил ли ты их, как любишь здесь? Любили они тебя? – стали спрашивать гости.