Считаные дни

Она решает взять каву, две бутылки, насыщенного соломенно-желтого цвета и с воздушными пузырьками внутри, словно у нее есть какой-то повод для праздника, потому что такое впечатление она и производит: беспечная и веселая девушка, которая обожает пить каву. Она прихватывает еще и коробку красного вина, и когда расплачивается, продавец замечает:

— Хороший выбор.

Он укладывает бутылки в пакет и улыбается Ингеборге, та кивает, но не собирается поддерживать разговор, она, для которой завести беседу ни о чем со случайным человеком никогда не составляло труда, ее друзья не раз шутили об этом — она понятия не имеет, что значит «неловкое молчание», потому что у нее всегда есть что сказать. Продавец кладет в пакет чек, когда в магазин заходит следующий покупатель, на двери за его спиной звякает колокольчик.

— Вот, пожалуйста, — говорит продавец и протягивает ей покупки.

— Спасибо, — отвечает Ингеборга, поднимает пакеты, и бутылки в них тихонько звякают, тогда она понимает, что ей придется заскочить домой прежде, чем отправиться в тюрьму, ведь встречаться с заключенными, держа в руках звякающие бутылками пакеты, — не лучшая идея.

Но ведь есть еще и рецепт, она же шла в аптеку за лекарством, однако в голове Ингеборги уже возник вопрос, на самом ли деле ей надо стоять в очереди в аптеке с пакетом из винного магазина в руках, просто чтобы купить упаковку снотворного?

— Что-нибудь еще? — спрашивает продавец.

— Нет, — быстро отвечает Ингеборга, — спасибо.

Она отворачивается от кассы, растерянная и готовая расплакаться, спиной к ней у полки с испанским красным вином стоит другой покупатель — каштановые волосы средней длины рассыпаны по воротнику пальто. Ингеборга направляется к двери и чувствует, как пакеты оттягивают руки, кажется, будто все вот-вот рухнет, развалится на куски, все постоянное и предсказуемое, то, во что она верила и что, возможно, принимала как должное. А потом она слышит высокий голос у себя за спиной:

— Ингеборга?

Она стоит с бутылкой красного вина в руках. Морщины вокруг глаз стали еще глубже, но взгляд все тот же, эти глаза смотрели на нее в течение трех лет ее учебы в средней школе.

— Лив Карин! — восклицает Ингеборга.

Она ставит пакеты на пол и, пока делает несколько шагов навстречу своей бывшей учительнице, пытается припомнить, обнимались ли они прежде, в любом случае, не так — без стеснения в общественном месте.

— А я ведь думала о тебе, — начинает Лив Карин и обвивает руками шею Ингеборги, и той в который раз с тех майских дней приходит в голову, что смерть обладает объединяющей силой, вынуждает людей открываться, заглушает внешний шум и проникает прямо до мозга костей.

Прежде чем отправиться в тюрьму, она заезжает домой и избавляется от пакетов. Мать оставила щипцы для укладки на кухонном столе, светлый волосок накрутился на темный металл. Когда-то, еще в подростковом возрасте, Ингеборгу ужасно злило, что она не блондинка, как ее мать, что природа вместо белокурых локонов наградила ее этими рыжими непослушными волосами. «Единственное, что мне хотелось бы унаследовать от тебя, мне не досталось!» — выкрикнула она как-то в лицо матери, когда они ссорились, а отец, как обычно, пытался вмешаться, говорил примирительные слова, которые гасили конфликт. Это было уже много лет назад.

Ингеборга убирает одну бутылку в холодильник. Рецепт она зажимает одной из множества металлических клипс на дверце, рядом висит красочное приглашение на пятидесятилетие — четверостишие, в котором рифмуются первая и третья, а также вторая и четвертая строчки, вместе с фотографией из поездки матери с подругой в Рим в конце августа. Теперь половина лица Анны Мари Стоккабё, которая стоит, подняв большой палец, на фоне собора Святого Петра, скрыта бланком рецепта — «Имован», пять миллиграммов, одна таблетка при необходимости, как и договаривались с врачом. Ингеборга открепляет рецепт и опускает его в сумку вместе с ноутбуком и блокнотом. Не нужно посвящать во все это мать и нечего стыдиться, когда будешь предъявлять рецепт, здесь люди так же страдают от бессонницы или депрессии, как и повсюду, — так сказала Элизабет во время приема, что в этом такого?

Сегодня, когда она приходит в тюрьму, внутрь ее снова впускает лысый сотрудник, он ждет ее в воротах.

— Готовы к встрече с противником? — спрашивает он по-английски и улыбается.

Он вставляет ключ в замок на воротах, и когда они начинают медленно открываться, Ингеборга еще раз осознает, какое решающее значение имеют эти полметра — внутри и снаружи. Три коротких шага — и она пересекает эту границу.

— Вы не знаете, как там Иван Лескович? — спрашивает она.

— Кто это? — переспрашивает ее сопровождающий.

— Ну, тот, из вчерашнего тюремного автомобиля.

— А, этот, — протягивает служащий, солнечные лучи бликуют на его лысой макушке. — Знаю только, что его положили в больницу в Лэрдале.