Считаные дни

— Я обнаружил, что забыл телефон, когда подъезжал к стадиону, — отвечает он. — Но решил, не ехать же на велосипеде обратно, все равно зайти в магазин — дело нескольких минут.

Он достает из ящика стола чайную ложку, опускает ее в миску, слегка наклоняясь над ней, чтобы попробовать подцепить маленький осколок скорлупы, который упал туда, когда он разбивал яйца.

— Я думал оставить тебе записку, — продолжает он, — но казалось, что ты спала очень крепко.

«Спала крепко», — повторяет про себя Ингеборга. Что он имеет в виду? Что она храпела? Или пускала слюни. Или плакала; может, она плакала ночью?

— На экране было написано «Эва», — говорит она.

Он не отвечает. Раздается тонкий скрежещущий звук, когда он медленно и сосредоточенно подтягивает кусочек скорлупы к краю миски, шея у него широкая и безволосая.

— Это твоя девушка?

Он выпрямляется.

— Бывшая. Теперь все закончилось.

Он смотрит на нее и опускает чайную ложку в миску. Короткое звяканье, его слова звучат убедительно.

— А ты?

— Что я?

— Ну, у тебя есть парень?

Он пристально смотрит на нее, глаза у него такого же синего цвета, что и футболка, Ингеборга думает, что их оттенок совпадает с самыми светлыми полосками на его вязаном свитере.

— Нет, — говорит она. — Если не считать того вегана, с которым я замутила.

Он смеется. Уже давно она не чувствовала себя такой остроумной, уже очень давно она не знакомилась кем-то без недостатков. Он продолжает смеяться, отыскивая сковороду, ставит ее на конфорку; Ингеборга наблюдает за его руками, когда он поворачивает вправо ручку на плите. Может ли она сказать все как есть, признаться, что не помнит его имени?

— Нам бы еще лук-порей, — произносит он, — по-моему, у хозяев квартиры он растет на клумбе перед домом, но вопрос в том, входит ли поедание лука с клумбы в стоимость аренды.

— А у кого ты снимаешь? — спрашивает Ингеборга, она смотрит в окно над кухонным столом, ей всегда немного не по себе в таких квартирах на цокольном этаже, словно вжатых в землю.

Сбоку от окна прислонен самокат, за ним виднеется задняя часть серебристого «рено».

— У семейной пары с тремя детьми, — отвечает он. — Она учительница, мне кажется. А муж у нее — финн.

Ингеборга отворачивается от окна.

— Лив Карин?

— Ты ее знаешь?

— Моя учительница в средней школе, — поясняет Ингеборга. — Лучшая из всех, что у меня были.

— Классно! Мне показалось, что она такая, ну, не знаю, строгая, что ли?

Он пожимает плечами, словно слегка извиняясь, прежде чем положить масло на сковородку.

— Может, она поначалу такая строгая, — говорит Ингеборга. — Но вообще Лив Карин просто невероятно добрая и внимательная.

— Это я, пожалуй, учту, — отзывается он.

— Да, имей в виду.

Он поднимает сковородку, вены на его предплечье вздуваются, когда он поворачивает ее так, чтобы кусочек масла, скользя по поверхности, равномерно смазал поверхность.

— А ты раньше тут была? — спрашивает он. — Или там?

Он вскидывает глаза к потолку и ставит сковородку обратно на плиту. Ингеборга качает головой.

— У меня с ней все же не такие близкие отношения. Мне она просто нравится. Но с мужем ее я даже ни разу парой слов не перекинулась.

— Как так?

— Да не знаю. Он один из тех, с кем никогда не встречаешься взглядом, ты не замечал?

— Честно говоря, нет.

Он берет миску, подносит к плите и выливает содержимое на сковороду. Потом вынимает из одного пакета помидоры черри и хлеб, сок и сыр из другого.

— А тебе не надо на работу? — спрашивает она.

— У меня отгул.

Со сковороды раздается тихое шипение, он поворачивается к конфорке, Ингеборга смотрит на его руки, когда он принимается разделять лопаткой желтую смесь на сковороде.

— Я еще не до конца разобрался с графиком, — признается он, — но думаю, это из-за того, что моя смена на выходных. А у тебя?

Она не знает, что ответить, и говорит:

— Я взяла один день, чтобы привести в порядок свои записи.

Он накрывает на стол — блюдца и стаканы. Сковородку ставит прямо на стол, на деревянную подставку; кажется, это чья-то поделка. Детскими буквами на подставке выжжено «Рождество 2011», и пока он нарезает хлеб, она достает приборы из ящика, они двигаются по маленькому пятачку, не задевая друг друга, один раз чуть не сталкиваются, и оба смущенно смеются.

— Теперь, я надеюсь, ты проголодалась, — говорит он, когда они садятся за стол.

Ингеборга невероятно голодна. Вот сейчас она чувствует это особенно остро, кажется, готова проглотить быка. Она кладет два ломтя хлеба на блюдце, тянется за маслом и миской с яичницей-болтуньей, вспоминает про лосося, того, что вчера так и не съели. Или мать все же попробовала его? Села за стол, когда в доме все стихло, и принялась за еду, налив себе полный бокал «Кавы Брют Ресэрва»?

— Да, неплохо получилось, — произносит он, — даже без лука.

А она добавляет, набив рот яичницей:

— Ужас как вкусно.

— Смотри-ка, — поворачивается он, — солнце вышло.

Он жует и смотрит в окно. И тут же солнечный луч переползает на подоконник, и когда он поворачивается к ней снова, Ингеборга замечает, как сияют его глаза.