Считаные дни

А они могут говорить, что хотят, — те, кто утверждает, что он только портит все вокруг, что у него кишка тонка, но когда автобус трогается с места и выезжает с площади перед администрацией коммуны, именно он сидит за рулем; руки Ивана спокойно лежат на огромном руле, он старается не смотреть в зеркало, но внимательно следит за проезжей частью перед огромными передними колесами, и они должны были бы видеть его, все те, кто утверждает, что он ни на что не годится, и Бо, и Наталия, и инструктор по вождению, который ворчал насчет теории — что практические навыки ни к чему, если ты провалил теоретический тест, но автобус послушно едет через центр, Ивану и не требуется никакой теории, вычислять соответствующий тормозной путь автомобилей А и Б, к черту все это, возможно, кто-то там и кричит, но Иван не оглядывается, он едет мимо гостиницы и магазина «Куп», аккуратно притормаживает перед пешеходным переходом у студенческого центра и пропускает пожилого мужчину с ходунками, минует школу, во дворе которой гуляют и играют дети. Какая-то девочка сидит на самой вершине лестницы и машет шапочкой, у церкви навстречу ему попадается автобус, который едет со стороны горы, водитель поднимает руку, и Иван приветствует его в ответ, и теперь понимает, что он держит все под контролем, что можно выдохнуть, и только на первых поворотах, которые змеятся вверх по склону горы, он замечает какое-то движение в зеркале заднего вида: сначала только две пухлые ручки, молотящие воздух, затем ребенок, которому эти ручки принадлежат. Маленький мальчик пристегнут к детскому сиденью; светло-синий спавший сверток, который мгновенно открывает глаза; серьезный взгляд напуганного двухлетнего малыша, смотрящего в зеркало прямо на Ивана.

%

Ведет машину Юнас. Ингеборга сидит на пассажирском сиденье, и хотя она приняла душ, воспользовавшись его мылом и шампунем, пахнет она по-своему. Ее влажные рыжие кудряшки рассыпались по воротнику анорака, и вся машина наполняется ее собственным запахом и ее присутствием. Они отправляются на горную прогулку. Это было предложение Ингеборги, но именно Юнас сегодня о нем вспомнил. Ему бы следовало отказаться от этой мысли, Ингеборга сегодня не в форме, это совершенно очевидно, или она слишком вежлива, чтобы признаться в том, что на самом деле ей просто не хочется.

Дорога простирается перед ними пологой полосой через гору. По ней спускается какой-то мужчина с немецкой овчаркой на поводке. Когда они приближаются к нему, он делает шаг в сторону на гравий и тянет за собой собаку, кажется, будто он что-то ей говорит. Ингеборга сидит, разглядывая окрестности в боковое окно. Руки лежат на коленях, короткие, обкусанные ногти, запястья узкие. Минувшей ночью Юнас вдруг почувствовал прилив внезапной нежности, когда сидел на корточках и осторожно стягивал с нее туфли. Она свалилась от усталости в кровать, как только они вошли в дверь. Он не рискнул снять с нее что-либо еще, кроме туфель и зеленого пальто, и даже просто расстегивая его, он опасался, что переходит границу. И он попробовал лечь на двуспальном диване. Укутав ее в одеяло, он взял с собой покрывало и лег на диван, но тот оказался слишком коротким, широкие края по сторонам не позволяли ему вытянуться во весь рост, у него затекала шея, в какой бы позе он ни пытался заснуть. В конце концов Юнас перебрался обратно на кровать. Он примостился совсем с краешку, повернувшись к ней спиной, занял не слишком много места, и прошло немало времени, прежде чем он все-таки уснул. Один раз он проснулся, почувствовав, что она подкатилась к нему почти вплотную, ее рука легла на его грудь поверх футболки. Юнас не позволил себе убрать ее — бледная узкая девичья рука, он обратил внимание на ногти — короткие и обкусанные.

— Все в порядке? — спрашивает он.

Ингеборга слегка выпрямляется на сиденье, кивает, но выглядит это не вполне убедительно.

— Я должна спросить еще кое о чем, — говорит она. — Это касается вчерашнего, точнее, вчерашней ночи.

— Давай, — кивает Юнас.

— Я плакала?

— Что?

— Плакала, когда мы гуляли или были у тебя?

— Нет, — уверяет он.

— Точно?

— Ты рассказывала о своей учебе.

— Об учебе?

— И об отце. Ты была расстроена, но не плакала.

— Ох, — произносит Ингеборга и отворачивается к окну, она кажется разочарованной.

И Юнас думает: «Интересно, сейчас уже можно задать вопрос о продолжении или лучше ничего не говорить?» Или, может быть, ему следует остановиться? Свернуть в один из автобусных карманов и признаться: он понимает, что все это — плохая затея, ведь ей не хочется, и что ничего страшного не случится, если они развернутся и поедут обратно.

— Извини, — прерывает молчание Ингеборга, — за все это.

Она склоняется и смотрит на свои сложенные на коленях руки, переплетенные пальцы.

— Я сейчас немного рассеянна, — продолжает она, — но вообще-то я совсем не такая.

— Да ладно, ничего, — отзывается Юнас, — я понимаю.

— Правда? — спрашивает Ингеборга.