Считаные дни

По дороге на стадион она столкнулась с Гардом. Он был на каком-то мероприятии со своей дочерью. На девочке резиновые сапоги, под прозрачным дождевиком виднеется красный гимнастический костюм, она совала соломинку от коробочки с соком в дырку, где должны быть передние зубы, — туда и обратно, а другой рукой тянула за собой отца. Но Гард притормозил. «Что ты здесь делаешь, Люкке,[2] — спрашивает он, — просто стоишь под дождем?» Она ответила «да» или «нет» — ничего не сказала, просто коротко кивнула, может быть, чуть приподняла плечо; между тем в дверях появилась спина его жены, которая тянула за собой детскую коляску, женщина остановилась и принялась вытаскивать дождевик из нижнего отделения коляски, а когда наклонилась, между джинсовой курткой и поясом брюк показалась бледная полоска кожи.

«Это ты — Люкке?» — спросила она на вечеринке по случаю окончания лета, когда Гард пригласил свой родной восьмой класс пожарить мясо на гриле в саду; тогда его жена стояла у калитки и приветствовала всех входивших учеников, ее рука была теплой и мягкой. «О тебе я наслышана», — сказала она и улыбнулась. Люкке отняла руку, и жена Гарда быстро провела ладонью по животу, он уже тогда был большим, и сказала: «Это же ты так классно фотографируешь?» Но тут она слукавила, не о фотографиях она была наслышана.

«Лиза умеет делать колесо и кувырок», — сообщил Гард и бросил взгляд на дочь. Девочка высосала сок через дыру в ряду передних зубов и сказала: «Ну и вымокли же твои боты». Она показала на кроссовки Люкке. Та промолчала. Лиза, вероятно, не знала, что почти всегда было именно так — Люкке ничего не отвечала. Дочь Гарда отпустила отцовскую руку, побежала к луже и принялась в ней топать. «Как дела с сочинением? — спросил Гард, у него изо рта пахло поджаренным луком. — Ты уже взялась за него, Люкке?» У него была привычка слишком часто называть ее по имени. Лиза шлепала по луже, смеялась и топотала по воде, она не промокла, на ней были сапожки, достававшие почти до колен, ноги выглядели тонкими и бледными.

Гард продолжал: «Часто легче подобрать слова, когда записываешь их на бумаге; у меня, во всяком случае, именно так». Уже прошло больше недели с тех пор, как он задал сочинение по норвежскому — «День, который я никогда не забуду». А у нее таких дней не было. Там, у дверей, его жена натягивала на коляску накидку от дождя. Мальчику было всего несколько недель, Гард приносил в школу множество фотографий, и голос у него теплел, когда он рассказывал о рождении малыша, о слабом крике, который внезапно заполнил родильный зал. «Стало получше? — спросил Гард, понизив голос. — Сразу скажи, если трудно, — добавил он, — если тебе это неприятно, просто скажи, и все, ладно?»

Его жена, стоявшая у дверей, выпрямилась, ее волосы разлетелись по плечам, и тут она заметила Люкке. Женщина словно обрадовалась, подняла руку и покатила к ним коляску. Люкке махнула в сторону спортзала и произнесла: «Пойду посмотрю матч. Мы кое с кем из класса договорились встретиться». На лице Гарда появилось изумление — надо же, она хоть что-то сказала.

«Эй, привет! — воскликнула его жена, подойдя к ним. — А не та ли это девочка, что гуляет под дождем?» На этом беседа иссякла, и когда Люкке направилась к дверям, в ее кроссовках громко захлюпало.

Люкке сидит на трибуне, зубы стучат, пальцем она ковыряет гипс. Юна говорит не трогать его, сердится из-за гипса и ворчит: «Какого черта тебе вообще понадобилось на этой крыше?» Внизу на поле разминаются команды. Люкке знает в лицо большинство девочек в Лэрдале, несмотря на то что они на два года старше. Команда противников в бело-серой форме. Она не следит за тем, что происходит, пока комментатор не начинает выкрикивать в микрофон имена игроков.