Сделка

Все четверо вышли из зала суда и поехали домой на трамвае. Лили слегка успокоилась, но слёзы её беззвучно капали на пол. Рейнер же сидел чуть поодаль и ёрзал: щиколотка, где его на днях укусила крыса, чесалась. Он всё время нагибался и чесал, пока не растёр её до крови. Обжигающая боль пронизывала рану, и он не мог её трогать, а зуд усилился. Он дёргал, разжимал и зажимал ноги, клал одну ногу на другую, выставлял ноги вперёд. Затем он почувствовал пульсирование в висках; глаза сами по себе закатывались, его взор закрывали мелькающие тёмные пятна. Он чувствовал, что если нагнёт голову в сторону, то больше её не поднимет: как свинцовый шар, она кренилась то влево, то вправо, то вперёд. Пульсирование усилилось, и теперь тупая боль отзывалась в районе лба. Рейнер почесал лоб, и на секунду ему показалось, что он нащупал жилку – опухшую жилку, которая при малейшем раздражении вот-вот лопнет, и он умрёт от кровоизлияния в мозг…

Кто-то дотронулся до его плеча: это был Артур, наблюдающий за ним всю поездку. Глаза его сверкали, говорил он тихо и быстро:

– Да что с тобой?.. Господи, ты белее мела!

Рейнер попытался улыбнуться, но вместо этого сжал зубы и оскалился.

– Крыса укусила… Маленькая, поганая крыска. Я расковырял рану.

– Промой, когда приедем… И ложись. Ты весь трясёшься.

– Голова побаливает.

– Прими лекарства и отдыхай.

– Я с вами побуду, Арти. Не переживай за меня.

Артур не отрывал от него взгляда до конца поездки и держал его то за плечо, то за руку. Рейнер чувствовал, как под широкий и порванный рукав серого пальтишко рука брата превратилась в камень или же в крюк, который не отпускал его. А между тем рана и болела, и чесалась. Рейнер слегка дёргал ногами, стараясь не задевать Артура, но теперь с удивлением обнаружил, что на него почти весь трамвай смотрел.

Они кое-как доехали до дома. Артур шёл рядом с Рейнером, чуть ли не вцепившись в его руку. Рейнера слегка покачивало, а возле самого крыльца его вырвало, лоб покрылся испариной. На пороге дома он чуть ли не отпихнул от себя Артура, схватил на кухне аптечку и побежал наверх. Он высыпал все лекарства прямо в ванну, прибил двух тараканов и стал искать йод. Затем осторожно, дрожащей рукой обработал рану, которая кровоточила: чёрные носки покрылись красными пятнами, брюки потемнели и едва не прилипли к корке. Со стоном он отыскал шприц и две капсулы морфия, принял лекарство.

Рейнер запрокинул голову назад, яркий свет слепил ему в глаза. Тёмные пятна сменились красными искрами, боль постепенно, но быстро отходила. Он посмотрел на себя в зеркало, с которого на него глядел высокий человек с потным лбом и бледным, худым лицом с впалыми щеками, и мешками под опухшими глазами. Он сел на край ванны и сидел так, казалось, час, пока не постучал Георг.

– Ты там живой?

– Угу…

– Как голова?

– Нормально…

– Всё уже накрыли. Идёшь?

– Угу…

Он с неохотой поднялся и, так и не прибравшись, спустился с Георгом вниз. Лили, Матиас, Артур и мать сидели за столом, на котором стояли бокалы и отварная курица с овощами, а также бульон. Рейнер оглядел присутствующих, но мысли его витали далеко… «Крыса, эта мерзкая крыса укусила меня, из-за неё я сейчас страдаю».

Неожиданно Артур встал и сказал:

– Ой, забыл вино. Георг, принеси, пожалуйста; оно на чердаке…

– Нет, – тихо сказал Рейнер, выпрямляясь. – Оно в подвале.

– Ладно, я сам схожу…

– Сиди, Арти, сиди. Я сам.

Артур прищурился.

– Рей, лучше не надо. Посиди…

Но старший брат, слегка подтолкнув Георга, покачал головой и направился в подвал. Георг сел за стол, Рейнер же спустился в подвал, захлопнув дверь. У самого порога он постоял немного, прикидывая, где спрятал вино. В самых нижних ящиках шкафа; они достались от одного знакомого в Клайнсланде, и с тех пор так и стояли нетронутыми. После погрома Артура две бутылки разбились, но остальные пять уцелели. Рейнер сделал несколько шагов, прислушиваясь: где-то в углах раздавались крысиный писк и шорох. После потопа их стало больше: вчера нашли пять трупов, а писк… Этот мерзкий, противный писк всё не утихал…

Он повсюду: под ногами, над головой, по сторонам.

Всё было чисто, никого не видно. Шкаф, где хранился снизу ящик, стоял чуть поодаль; сбоку ещё два дня назад появились дырки. Рейнер сжал кулаки; сердце стучало у самого горла, он не мог говорить. Рана на ноге ныла и слегка кровоточила, он чувствовал, как она пульсирующей болью отзывалась в голове.

Но морфий притуплял боль, оставался только страх.

«Но чего я боюсь?» – подумал Рейнер и открыл шкаф.

Сначала он ничего не понял: шкаф был нагромождён то ли шерстью, то ли пылью, но как только тысячи красных и чёрных глаз устремились на него, он заорал. Тысячи, миллионы глаз, от которых не оставалось ни одного свободного места в шкафу – тысячи лысых хвостов свисали с полок, некоторые из них обрубленные.

Все они устремились на Рейнера. Тот упал и пнул шкаф. Шкаф накренился, пошатнулся и навалился на него, становясь всё больше и больше – и вот он затмил свет лампочки, затмил потолок.

На Рейнера смотрели со страхом тысячи крысиных глаз.

***