Сдохни, но живи…

— Да, ладно вам … — почти обиделся Слава — Небось ни разу не видели. Искусственные. Вот и я так же. Короче, экипаж после полета обычно не досматривают. У нас свой коридор. Но тоже не сквозняк. На всякий случай я засунул эти члены под форменный китель, в брюки. Чтоб лишних вопросов не было. Так и сделал. Но, когда проходил при въезде формальности, то ли напряг живот, то ли, наоборот, ослабил. И прямо перед всеми, на пол, у меня эти члены и выскочили на свободу. И рассыпались. Народ так и замер вокруг. Сначала не понял что к чему. А потом ахнул…

— И что, посмеялись? — не понял я.

— Если бы, — вздохнул Слава — Пришили аморальное поведение. Чуть ли не извращенца. Исключили из партии. Сняли с международных рейсов. Но начальник, неплохой дядька, сказал — Езжай-ка ты куда-нибудь подальше, лучше на Север. Года два-три пробудешь там, подзабудется, может и вернешься. Северян уважают везде. Вот я и отрабатываю воздержанием и наземной рацией эти самые искусственные члены. Еще и полетать хочется. По — настоящему…

Слава разлил спирт по кружкам. И затосковал. В балке было тепло. По сравнению с тундрой. За окном стояла промерзлая, но какая-то удивительно прозрачная, завернутая во мглу, тишина. Звездная, как живые, не пластмассовые люди.

— Пойдем, снимем огоньки и наше окно в ночи, — сказал Йонас, укутывая камеру — Завтра возвращаться.

Мы выскочили в сумасшедший, даже для нас, мороз, но поскольку вся природа вокруг онемела, замерзшая, мне пришлось сбоку, быстро, почти по-собачьи, покидать снег, устроив на фоне горящего окна что-то вроде живой движущейся поземки.

Иногда правду надо всколыхнуть. Иначе будет не правда.

А в балке нас уже ждали принесенные теплая курица и тот же спирт. Слава рассказывал об аварийной посадке и ребятах из его бывшего экипажа. Йонас — о поселке Халмер-Ю, где работал в лагере его отец и о воркутинском оркестре, где играли едва ли не лучшие музыканты со всего Союза. Я, как молодой еще, о своей Монголии, без туризма.

Ночью вдруг поднялась пурга и мы неожиданно для себя просидели здесь еще несколько дней, пока борт наконец смог нас забрать. Зато спирт допили до капли. Напелись под гитару, отоспались и наговорились. На двадцать лет здешних лагерей, как было в давние времена, без права переписки.

— Еще полетаем, — сказал, провожая нас к вертолету, погрустневший Слава. Но с достоинством. Мужским.

Пофигист

Впервые настоящего пофигиста я встретил у друга-художника. Слава снимал комнату. И этого было достаточно. Ему, вообще, всего было достаточно. Я встречал таких людей только среди умных, от природы. И среди верующих. Но у них есть какая-то самооснова для этого. А у него было ничего. В мире, где пофигизм стал уже нормой, он принципиально отличался и от ему подобных: не был паразитом, живущим за счет работающих других, наследства или пособий от другого монстра-паразита, государства.

Слава ничего не просил и не брал. Но и ничего не хотел. И ни от кого. Он просто жил, как есть. И это было даже просветленно.

Правда, он был наркоман. Тихий. И тоже странный, даже для них. Я никогда не видел его вне сознания. С улетевшим взлядом или несвязной речью. А отупелые стеклянные глаза потустороннего мира пустоты встречал только у чиновников за их ненасытными столами, двуногих в какой-либо униформе, символизирующей власть, алкоголиков и тех же настоящих наркоманов, ищущих очередную дозу «дури» или уже парящих под ней, как сигаретный пепел на ветру.

Славе было уже прилично за тридцать. Он уехал из Эстонии, где, по молодости, даже женился и сделал дочь. Но оно ему не надо было, изначально. Как любые прошлые обязательства и придуманные понятия «должен». Такого слова в его лексиконе и в голове не было. Он уже тогда просто жил. Встреченная им тоже совсем еще молодая женщина хотела самоутвердиться дитем, привязать Славу к себе и разложить ответственность за него на своих родителей и какие-то государственные конторы. И все были ей обязаны. За удовольствия. По закону и нормам от подзаконных нормировщиков. Все и были. Кроме Славы. Он так и не понял, что собственно произошло. А, когда произошло, то и случилось. Ну и что? Он же не хотел и не брал. Он дал то, что она попросила. И получила. И очень удивился, когда затем последовали запросы. Слава же ничего не требовал. Ни тогда, ни потом.

Он развелся, отдал ей квартиру, к его счастью, умершего дедушки и уехал. Не потому что очень хотел, а подальше от претензий, требований и надоеданий. Слава не понимал, что она от него еще хочет. У него уже ничего не было. Да и не надо.