Сдохни, но живи…

— Что говорить. Оглянитесь. А в России? Да во всем мире так. Коммерция во всем — деньги зарабатывать. А зарабатываются они только на очень низком уровне. В России, как я вижу, в этом смысле еще хуже. А вы посмотрите классику, у Софокла, у Эврипида — те же проблемы, теми же вопросами человек задается и мучается, решает. Все то же, что с ним и сегодня. Но как это было написано, как сделано! Тогда, в Древней Греции. А Шекспир? Человек и его бытие за две с половиной тысячи лет не изменились. То же самое находишь там, что и сегодня волнует. Жизнь, она меняется, но человек и его стремление познавать и страдать, и радоваться осталось тем же. Потому что писали о вечном, хотя вроде о своем времени. Вот, вспомните, «Макбет» Шекспира. Это же не просто интересная история о том, как нормальный, в смысле не злодей, человек брал власть. Потом убил короля Дункана, потом еще, и еще… И чем это закончилось, мы знаем. Но ведь это же история про Сталина — надо только посмотреть, не акцентируя внимание на костюмах, а на суть… Но ничего, все настоящее вернется, никуда не уйдет навечно — так уже было. И в Греции, и в Древнем Риме. Период упадка культуры не в первый раз в истории. Конъюнктура, конечно, всегда на плаву. То политическая, то коммерческая, ниже пояса. Ее легче переваривать — не надо напрягаться. Но настоящее снова поднимется.

— А в Литве что происходит с творчеством? Наверное, создается новое?

— Что говорить. Кино и кинопроизводства своего нет. Но в театр, я это вижу по Вильнюсу, на новые постановки зритель ходит. И ставят старые интересные работы. Лично я играю «по договору» и уже не состою в штате театра. Предлагают — работаю. Пьесу и роль выбирает не актер, а режиссер. Он определяет, а мое дело правдиво раскрыть образ, а не спорить о творчестве. Раньше актеры вообще не спорили с режиссером. Тебя не спрашивают — нравится роль или нет. Режиссер ее давал и ты должен играть. Вот так у нас было, еще у Мельтиниса. Не нравится? Не устраивает? А чего ты тогда в нашем театре делаешь? Ищи другой. Нравы были, по-своему, суровые.

— Тоже тоталитарный режим?

— А как же. Так и должно быть в театре. Здесь демократия другая. Зато посмотрите, он держится на режиссере, прежде всего. Был Товстоногов — был замечательный театр. Не стало Товстоногова и этот театр закончился. Название осталось. Так же было у Станиславского, и у «моего» Мильтиниса. Да, во всем мире так.

— Я вот посмотрел на вашу визитную карточку. А на ней написано просто «актер». А где регалии, звания? Это тактический ход или…

— Нет, это принципиально. На Западе тоже на визитках достойные люди «красивое» не пишут. Помню, еще с итальянцами мы снимали фильм «Красная палатка», так они смеялись над нашими титулами. У меня много зримых наград, но я никогда в жизни их на пиджак не вывешиваю. Спасибо, конечно, что оценили — вот оно у меня и для меня останется. Это и есть принципиальный подход к своей профессии. Актерская школа еще со времен начала моей работы в театре в 1941 году. Ты — это только то, что ты на сцене. Награды, оценки — хорошо, но показывать всем, что они у тебя есть… Не правильно, не мое.

А вообще, я верю в судьбу. Надо же было попасть именно к такому режиссеру как Мильтинис, в маленький город, да еще во время оккупации. И дальше, и дальше.

Ты хочешь изменить судьбу, а она меняется так, как сама должна меняться. Как у многих героев Шекспира. Если ты сопротивляешься судьбе и хочешь ее изменить по-своему — оказывается, что это и есть твоя судьба, на самом деле.

Свобода выбора

В американских библиотеках не требуют ни записей, ни формуляров. Вход и доступ свободный. Я не без труда нашел одну из них. Методом тыка в поиске и жестов в общении вскоре нащупал нужные адреса. Получился некий список правозащитных организаций и институтов, работающих по Советскому Союзу. Одна из таких организаций со звучным названием «Комитет защиты прав человека в СССР» оказалась неподалеку от Филадельфии, в небольшом городке той же Пенсильвании.

— Дорогу мы вам оплатим и за небольшую работу тоже. Приезжайте, — сказал мне по-русски неизвестный господин по телефону. Весь мой бюджет укладывался на автобусный билет, сигареты и даже на гамбургер с кофе. Но зато не надо было ни у кого просить. Впрочем, и просить было не у кого.

Права человека в СССР защищали в типично американском двухэтажном деревянном доме милого и чистенького поселка, словно выписанного с пасторальной картинки. Весь комитет на самом деле состоял из двух человек — очень отутюженного, с франтоватым цветным платком на шее, пахнущего наверное дорогим лосьоном американца, не говорящего по — русски, но с красивой итальянской фамилией Распонти и архитектора из послевоенной русской эмиграции.