Сдохни, но живи…

— Мы существуем всего три года, — объяснил архитектор после того, как мы пообедали в «Макдональсе» и заодно поговорили — Головная организация работает во Франкфурте — на — Майне, в Германии. Можно сказать, на второй Родине. Я там пережил войну, потом учился и жил до Америки. А здесь мы уже создали солидный попечительский совет, связались с аналогичными организациями, обратились за финансированием к правительству и скоро получим деньги. Месяца через три-четыре возможно предоставим Вам работу. Но уже сейчас можем предложить должность заведующего отделом Восточной Европы и СССР. Правда, пока на добровольных началах. Мне нужно разложить и разобрать по темам вырезки из газет, но это завтра. А сегодня надо привыкать к тому, что в Америке не чураются любой работы. У меня перед домом на лужайке много опавших листьев. Вот пластиковые мешки, грабли — и вперед.

Так я заработал свои первые американские деньги — восемь долларов за два с половиной часа.

На втором этаже дома был маленький флигель и груда газетных вырезок на столе. Под вечер архитектор дал мне одеяло и спальный мешок, который я расстелил на пол. Если бы не холод под утро, было вполне прилично. Почти свежий воздух, пахнущий пряной травой — прямо как в пионерском лагере летом много лет назад.

Я мог бы рассортировать ему весь архив и перевести несколько писем на русский за один день, но понял, что платить будут по американскому минимуму не за работу, в целом, а, как здесь, к счастью, принято, что называется, в час. Смертельно не хотелось возвращаться в Филадельфию, и надо было оставить что-то для следующей поездки.

Архитектор оплатил мне затраты на дорогу и восьмичасовой рабочий день. На обратном пути в кармане у меня было уже почти сорок долларов и я впервые за несколько последних дней почувствовал себя увереннее. Чтобы не расслаблялся на радостях, Господь к полуночи забросил меня, запутав в автобусных пересадках чужого города, в полутемный и почти безлюдный трущобный район. Кирпичные стены, мусорные баки, чахоточный на фоне ночного дождя свет окон, ни деревца — одно и то же на все четыре стороны.

Мужик в темноте возник как из-под земли на расстоянии вытянутой руки. Он был совсем «черный» на фоне черной стены черной улицы черного города.

— Эй, — сказал он беззлобно, — ты гей?

Я тогда не знал, что это такое, но на всякий случай, не останавливаясь, сказал:

— Нет.

— А доллар есть?

— Нет

— А ты подумай?

Он пошел за мной, пристраиваясь сбоку.

— Сказал же тебе: нет.

Мужик поднял с улицы приличный камень.

— На, — я сунул ему пятерку, отложенную в расходы на завтрашний день.

Он словно растворился в темноте. Мне повезло — это был одиночка-наркоман. Позже, уже в Нью-Йорке, мне объяснили, что, если уж нет машины, в кармане всегда надо носить с собой не менее пятнадцати долларов. На случай грабителей или наркоманов. Меньше не рекомендуется — могут обидеться и ударить ножом.

И все-таки первый заработок окрылял. Чтобы начать жизнь в Штатах с нуля, как минимум, надо было где-то заработать первые двести-триста долларов.

Наутро я попытался устроиться на любую работу в одну из местных газет — курьером, посыльным, уборщиком. Мне повезло. Заведующий международным отделом солидной «Филадельфии энкваэрер» оказался совсем нетипичным американцем. Он не мотал поощрительно головой, не скалил зубы, не излучал активную доброжелательность.

— Послушай, парень, — сказал он просто — Тебе надо идти обычным путем эмигранта и переучиваться или, а это, как мне кажется, у тебя получиться, переезжать в Нью-Йорк. В озере легче выжить обычным рыбам, там мало хищников. В океане гораздо опаснее и труднее, но и воды больше. И возможностей тоже, если есть желание жить.

Он не послал меня в «гуд лак», этот коллега американец, но обосновал то, о чем я уже думал — вырваться.

На самом деле это одно из ключевых понятий в жизни. Вырваться из школы, из дома, из одиночества, из рутины, перемалывающей год за годом выделенное нам Богом время. Вырваться из обстоятельств, в которые человека ставит государство или он загоняет сам себя. Вырваться из бедности, ставшего наказанием. И из благополучия, означающего нередко не более, чем плату за поражение в жизни.

На главное, нужно было вырваться. Даже в никуда.

А это всегда означает — подальше.

Кобра на сковородке

Она смотрела на меня, не мигая. Томная, но отстраненная — вся в себе. Парень-вьетнамец вытащил ее из тонкого полупрозрачного мешка, валявшегося около лестницы, ведущей на второй этаж после того, как мы сторговались о цене. Начали с сорока, но «закрыли» на шестнадцати долларах.

Мешков было несколько, и они все шевелились. Как гены — во мне. Уползающие куда-то вглубь миллионами лет назад. Я смотрел и на кобр в руках парня, и одновременно на живые мешки в углу. Старался не отвлекаться по сторонам, но мельтешил все больше и постыднее. Вправо — влево. Чтоб уследить за всеми. И, по нарастающей, чувствовал себя встревоженной обезьяной, затрепетавшей из прошлого где-то во мне.