Сдвинутые берега

- Зачем ты приехала?

- Не знаю.

- Срамиться?

- Не знаю...

- Только без слез, а то уйду.

- Тебе показалось. Видишь, улыбаюсь. Отдай Светланку.

- До слез улыбаешься.

- Да. Не отдашь?

- Как суд скажет.

- А твоя совесть?

- А твоя?

- Волга грохочет?

- Шумит. Красиво.

- Тебя, наверное, наградят.

- Ты уже наградила.

- Я ни при чем.

- Верно. Я виноват.

- И ты не виноват.

- Виноват. Проворонил... Когда в тебе это подлое началось.

- Не надо нервничать и оскорблять меня. Я ничего не сделала подлого.

- Почему не сказала, что любишь другого? Зачем обманула?

- Не кричи! Уйду!.. Мне было легче голову под поезд положить, чем сказать тебе. Думала, кану - и всё...

- Не реви ты!

- Не реву... Светочке купил валенки?

- Купил.

- По мне скучает?

- Спрашивала. Плакала, - солгал зачем-то он.

Яичница осталась несъеденной, была просто растерзана ложкой и вилкой.

Он подал ей пальто и помог одеться. У самых дверей задал, как он потом сам говорил, глупый вопрос:

- А если он тебя... Ты уверена, что...

- Знаю только одно: не могу без него, как когда-то не могла без тебя. Что будет, то и будет.

- Ну это ты да он, а дети?

- Пусть берёт своих. Я буду им не хуже родной матери.

- «Пусть берёт». Дура. Скоты вы.

- Ну и пусть, пусть!..

- Дура.

- Дура, знаю, но иначе не могу.

Она помолчала, а потом едва слышно попросила.

- Верни мне эти два письма. Я была не в своём уме. когда писала... Отдай.

- Нет.

Глаза её стали холодными, колючими. Такой она и ушла.

Ветер был настолько сильный, что не могли работать даже портальные краны. Они стояли, сиротливо понурив свои стальные решётчатые головы. Снег покрыл дороги, его не успевали сгребать, и машины не могли пробиться в котлован. Над городом бесновалась зловещая мгла. Скрежетало на крышах оторванное железо.

Зал заседаний народного суда был забит до отказа. Стояли в коридоре, в проходах.

Это был суд женщин. Они занимали весь зал. Мужчины лишь жались по углам, стояли в коридоре. Женщины осуждали Лелю, мужчины не знали, как быть - одни из них неуверенно философствовали, другие, насупившись, молчали.

Раскрасневшаяся, потная, Леля сидела в первом ряду. Белый пуховый платок, сброшенный с головы, лежал на плечах, сцепленные руки покоились на коленях. Губы и щеки подкрашены, косы венком уложены на голове. Она хотела быть красивой и гордой - пусть не подумают люди, что она жалеет о случившемся.

Дмитрий сидел тоже в первом ряду, у открытой форточки. Он ждал, что Леля будет спорить, требовать, доказывать, но этого не случилось. Она односложно отвечала на вопросы, с достоинством говорила о своих правах на ребёнка.

Дмитрий как-то потерял интерес к суду, все ему казалось никчёмным и мелким по сравнению с Лелей, которая стояла одна против всех. Ему даже захотелось встать и сказать: «Я отдаю ей дочь». И чтобы не сделать этого, он стал думать о её «новом муже», пытаясь вызвать в себе ненависть к нему и к ней, пытаясь представить себе, какой несчастной будет с ними Светланка, как будет горько жить без отца его детишкам.

Силился думать об этом и не мог - мешал запах распаренной овчины, исходившей от соседа в тулупе. Мешал снег, который залетал в открытую форточку.

На судейском столе - помятая скатерть. Перед секретарём - грязная ученическая чернильница.

Потом Дмитрий отвечал на какие-то вопросы, что-то говорил.

Леля смотрела на него и грустно улыбалась.

Зал глухо шумел.

- Дети - будущее не только семьи, но и всего государства. Поэтому государство так заинтересовано в воспитании детей. Государство не может доверять воспитание подрастающего поколения бесчестным, легкомысленным людям, которые только по личным соображениям разрушают семью.

Это говорил прокурор. А вот заговорил адвокат.

- Лишить мать ребёнка - это самое тяжёлое наказание для женщины. В советском судопроизводстве такие явления чрезвычайно редки, и всё-таки я...

Дмитрий смотрел на адвоката и прокуроров и с тоской думал: «Как складно, ох, как складно говорят. А Светланка останется без матери».

Дурманяще воняло овчиной. Снежинки влетали в душную комнату и гибли. Ледяной ветер заставил чихать судью.

- Закройте форточку.

- Закрыли.

Люди устали и тоже, кажется, теряли интерес к суду.

Густел воздух. Время стало вязким, как смола. Наконец в эту вязкую густоту упали жёсткие слова:

- Ребёнка, Светлану Дмитриевну Скирдину, оставить у ответчика, Скирдина Дмитрия Афанасьевича.

Дмитрий выходил и твердил про себя: «Я ответчик, ответчик...» Ему хотелось зареветь.

На улице женщины стояли на бешеном ветру и не то с сожалением, не то с ужасом смотрели на Лелю. Она их не замечала. Подошла к Дмитрию и устало попросила:

- Проводи меня... если можешь.

Он взял её под руку. Провожал Лелю, которую любил. Другой, ненавистной, не было - она ушла раньше!

...Дмитрий сидел бледный и молчал. Молчал и смотрел неподвижным взглядом в тёмный угол между тумбочкой и кроватью, будто там все ещё видел Лелю.

Я думал, что он уже закончил свой рассказ, а Дмитрий после долгого молчания вдруг стал продолжать: