Се ля ви… Такова жизнь

Далеко ушли трудные годы войны, но, к сожалению, кое у кого и в мирные дни судьба складывается неладно. И вот трудные ребята тянутся к Ануровой, да и сама она в силу своих убеждений, жизненного опыта, движимая огромной добротой своей, спешит на помощь именно к таким ребятам. У кого все хорошо, тому и помогать нечего! Тяжело и даже трагически сложилась судьба Оли И. В семнадцать лет она уже за решеткой побывала. Там и встретила Олю Антонина Яковлевна в колонии для малолетних преступников. И там во время выступления глаза ее сначала разглядела. Внимательные, добрые, синие глаза. Не могла Анурова поверить, что такие глаза могут быть у преступника. Побеседовала с начальником колонии, разобрались в Олином деле, и действительно, не так все сложилось, как было сказано в бумагах. Нашлись и смягчающие вину обстоятельства. Добилась Анурова: Олю освободили, считая ее срок условным. И вот ходит сегодня Оля счастливая, с сияющими глазами. Стала для нее Антонина Яковлевна второй матерью. А мне Анурова шепнула:

– Сережка один за ней ухаживает, хороший парень. Я других-то отваживала, не годились для Оли. А этот пускай. Этот хороший, твердый парень. Глупые, дети еще, знаете, что они купили вскладчину недавно? Холодильник! Огромный ЗИЛ, самый дорогой! Его даже поставить негде – они в общежитии в разных комнатах живут. В коридоре пристроили. Я спросила Олю: «Зачем же такой большой брали-то?» – «А мы жизнь решили по-капитальному строить. У нас все должно быть самое лучшее», – ответила мне Оля.

Аскер Гусейнов, с которым я тоже побеседовал в тот день в цехе, рассказал, что он приехал на завод из далекого Азербайджана, узнав из письма друга об этой замечательной женщине. Друг его здесь, на «Рязсельмаше», работает. И вот, несмотря на то, что Гусейнов уже в армии отслужил, человек вроде бы самостоятельный, все же приехал к Ануровой, за ее советом, поддержкой, душевным теплом. И много их таких наберется. Сотни писем шлют бывшие ученики Антонине Яковлевне из разных городов страны, и она находит время всем им отвечать. Вот несколько строк из письма Сергея Исакова. Он прислал его из армии:

«Здравствуйте, Антонина Яковлевна! Благодарю вас за поздравление, приятно сознавать, что тебя помнят на заводе, где началась рабочая биография, были сделаны первые шаги в самостоятельной жизни. Именно у станка я почувствовал себя настоящим человеком. Думаю, что выражу мнение большинства ребят и девчат, которые работают с нами. Вы наш Учитель: и в труде, и в жизни… Служба идет хорошо. Меня избрали комсоргом. Скучаю о вас, о ребятах, о доме».

Слово «Учитель» Сергей написал с большой буквы. И это очень правильно!

Да, Анурова живет большой, широкой, возвышенной жизнью. Много она преодолела и своего, и чужого горя. И возвышенность эта в ее замечательном труде, в огромном уважении к ней людей, которые видят в ней друга, товарища, мать.

Я гляжу на простое, доброе лицо Ануровой, на ее внимательные, немного утомленные глаза, на седые пряди, появившиеся на висках, на ее волосы, гладко зачесанные назад и закрученные в узел, на морщинки, уже побежавшие от глаз и от уголков рта. И невольно вспоминая знаменитую «Джоконду», я думал: как бы нарисовали Анурову Леонардо да Винчи или Репин? Что самое характерное в ней? Каждый из них, конечно, нашел бы в портрете Ануровой что-то свое, какую-то, на его взгляд, главную особенность. И он был бы прав, потому что душа Антонины Яковлевны очень многогранна и богата. Жаль, что никто из больших художников не напишет и не оставит потомкам портрет этой замечательной женщины. Но помнить ее будут долго.

А если бы мне природа дала дар живописца, я нарисовал бы Антонину Яковлевну по-своему. Сюжет картины родился бы из услышанного мною эпизода, когда разгневанная тетка-баптистка, почувствовав, что Наташу вызволяют из-под влияния веры, пришла к Ануровой, чтобы проклясть ее! Но Анурова не стала с ней спорить, а попросила ее посидеть в цехе, в сторонке, и посмотреть на ребят, как они учатся работать. И вот эта гневная баптистка, сначала хмурая, потом все более мягкая, оттаивающая, просидела в цехе несколько часов. Она сказала Антонине Яковлевне на прощание всего два слова: «Вы – святая женщина». И ушла. И после этого уже не препятствовала своей племяннице Натаще уходить в новую трудовую жизнь. Святая женщина! Ну, святых в наши дни, конечно, нет. Но я вспоминаю старинные иконы, и особенно одну, на которой был изображен Христос, творящий чудеса. Вот и я бы нарисовал Антонину Яковлевну в центре полотна крупно, ее простое, умное лицо. И окружил бы ее такими сценами, где был бы муж-фронтовик, отражающий атаку фашистов; где она сама стелила бы своим дочерям вместо простыней мешковину; где она в годы войны ходила на работу в ботинках мужа, которые были ей велики; где она резала свою пайку и раздавала детям; где она тонкими, исхудавшими от голода руками с синими жидами поднимала и ставила в зажимы станка тяжелые мины; где она отдавала свою кровь раненым. И на празднике Победы, с сияющими на истощенном лице глазами, изобразил бы я ее. И на трибуне съезда, куда коммунисты избрали ее делегатом.