Сеча за Бел Свет [СИ]

— Агась… полошусь…за усех своих сродников. Матушку, братцев, сестричек и особлива за меньшого братика, Младушку, коего отец велел пред смертью беречь и защищать, да быть ему занамест него… А як получилось…як? — и голос мальчишечки прерывчато дрыгнул. — Я туто-ва живой и невридимый, а они усе… Младушка, матушка… они може у бяде…у бёдушке… И никак…никак я им пособить не могу… никак.

— Ты прав, ныне, ты им помочь не сможешь, — закалякал мелодичным своим голосом Огненный Волх, — но завтра ты выведишь могутную рать и попытаешь спасти не просто своих сродников, но и всех тех кто живёт на Бел Свете… И знаешь, Борюша, для такого маленького мальчика, каковым ты являешься— это не мало, а даже весьма… весьма много. Асур смолк и воззрившемуся у лицо Волха мальчугану унезапно почудилось, чё глаза Бога сувсем не синие, а огненно-рыжие, таки ж як его брада, вусы и волосья… и вспыхивает у них, кружить и вертить крошево манешеньких искорок, будто лепестки редрого огня.

— Жизнь— такая и есть, — продолжил Бог немного погодя. — Она зачинается радостью рождения, а завершается слезьми разлуки, оные проливают наши близкие. Великое чудо, когды над твоим прахом есть кому проронить слезу, есть кому вспомнить и помянуть. Так-таки и должён жить человек, завсегда понимая, что после нонешнего дня наступить день следующий… и всё… всё, что ты посеял поутру непременно даст поросль… завтра ли, послезавтра ли, год спустя, аль века. Но иногды, Борюша, иногды в жизни любого может всё перевернуться и то, что раньше казалось обыденным на иной день нежданно станет самым важным, а то чему никогды и не придал бы участия загородит собой всё, что живёт на Бел Свете, всё чему поклонялся и любил… — Волх балабонил ту молвь, и также як досель отрок горестно вздыхал, точно чуял чё живёть последний миг его родна землица и боялси её потерять, пужалси её не спасти. — Так тяперича и ты… Как бы тоска тебя не давила и не грызла твоё сердечко помни, что ноне ты воин и шествуешь на брань! Вытрави из души своей чистой и величественной горесть, оставь тама токмо желание биться и тогды те кто прибыл за тобой не дрогнут пред тьмой и пойдут на сечу ничего не страшась! Огненный Волх замолчал и точно обмер, перьстав поглаживать шерсть зверя, да впившись мощными перстами у ту густоту, его очи также прекратили светитьси редрым светом, и нанова стали синими, кажись ащё сиг и костёр у котором, як и в евойных глазах, кружили лепестки пламени поник али спал, притулившись к землице-матушки. И тадыдичи Боренька чуть слышно молвил, словно единожды дохнувши:

— Да-к аже их неть… ужось… моих сродников ужотко верно они во Вырай-саду… там со отцом нашим, предками да Асурами Света. А мене… мене надоть ищё победить эвонтих панывичей, абы Мать наша Сыра Земля больче сице слезьми не умывалась.

— Да, Борюша, правильно мыслишь… Днесь думкай лишь о ней, о нашей матушке, — согласно произнёс, будто пробудившийся Волх и тряхнул огнистыми кудрями. — О моей… твоей… о нашей матушке, каковая родит, кормит, поит, любит и хоронит своих детушек. О ней Мать Сыра Земле! Мальчуган порывчато дрогнул и словно с энтим трепетом пробежавшим по усему евойному телу высвободил свову душу от той тягостной смури, а грудь от грозы. Вжесь утишинный, он возлёг на охабень поверталси на бок, и, прижавшись спиной к усё або стонущему во сне Гуше, сомкнул очи. И тадысь почуял, аки прямо с под охабня прикрывающего землицу пошло тепло, пытаясь сугреть, чуток озябшего в предрассветной темноте, отрока, а посем в нос ему вдарил сладковатый запах матери. И засыпающему мальцу на миг показалось то дохнула на него не Мать Сыра Земля, а она-матушка Белуня и натруженными, мягоньками и столь дорогими Бореньке руками погладила его по пошеничным волоскам, прихорашивая там кажну прядьку и кудельку да тихонько запела: Сон да Дрёма По качульку брела, По качульку брела, К сынку в люльку забрела.

Глава тридцатая. Вороги и соратники