Седьмая беда атамана

Толпы зевак ликовали. Когда взмыленный Игренька пересек финишную черту, за ним со всех ног устремились на поляну молодые и старые люди, они окружили ходившего по кругу горячего коня, принялись гладить его морду и шею, целоваться с ним, как с человеком, тащить за повод неведомо куда. Пьяный хозяин белогривого победителя, вскинув над головою сцепленные руки, притопывал, пыля добротными хромовыми сапогами, и кричал надрываясь, что есть мочи:

— Мой жеребец! Мой! Мой! Ни у кого нет такого коня!

Мальчонка соскользнул на животе с мокрого Игреньки, прошел мимо чадящих костров и свалился в тень под развесистый куст черемухи. Он сморился, он в полном изнеможении кинул себе под голову кулак и захлопнул свои узкие закисшие глаза. О нем сразу все напрочь забыли, наперебой поздравляли одного лишь хозяина, приглашая на радостях выпить араки. Мальчонку, когда он немного отлежался, стороною, меж кустов, увел с праздника его отец, чабанивший у местного бая.

Была еще скачка, и не менее лихая, победил в ней длинноногий чалый скакун, породу которого так никто и не мог определить. Большинство говорило, что это тоже англичанин с известной примесью местной крови, именно таких коней когда-то разводил Алексей Тересков. Некоторые усматривали в точеном экстерьере коня характерные признаки прославленных кабардинцев, а то и ногайцев. Ивану же показался скакун помесью выносливых киргизских коней с ахал-текинцами. Как бы там ни было, а конь был вполне достоин похвал. Его завидная стать и неуемная ярость во время поединка приводили всех в неистовый восторг.

И все-таки настоящие знатоки конного дела отдавали предпочтение Игреньке: он, пожалуй, напористее и выносливее, а скачка между победителями предполагалась завтра уже на более длинную дистанцию. Эти рассуждения немало льстили не в меру разыгравшемуся самолюбию хозяина Игреньки — ключиковского бая Кабыра, который, враз опьянев от вина и радости, все еще косолапо топал сапогами и вскрикивал:

— Мой конь! Мой конь! Мой! Мой!

Одутловатое лицо Кабыра лоснилось, в уголках полных губ закипала слюна. Обида за необласканного мальчонку и сам вид неоправданно счастливого бая вызвали у Ивана злость. Он оправил пояс, резко повернулся к торжествующему Кабыру и проговорил чуть подрагивающим от волнения голосом:

— Хвастун ты! Я обгоню твоего жеребца!

— Обгонишь? — продолжая притопывать, хрипло рассмеялся бай. — А ну, веди-ка своего коня!

Иван много раз слышал о неимоверной хитрости корыстолюбивого Кабыра. Не было в улусе человека, которого так или иначе не обманул бы Кабыр, а батракам он вообще не платил ни копейки — такое уж у него было правило.

— Какой приз? — спросил бай.

— Побежденный отдает барана! — кто-то негромко подсказал из толпы.

Кабыр куражливо рассмеялся и кривым пальцем ткнул в грудь Ивана:

— Есть у тебя баран?

— Есть! — запальчиво ответил Соловьев, рассчитывавший только на свою победу. Если же он вдруг проиграет поединок, ему придется позорно бежать отсюда.

— Лучше уехать, оказывается, — шепнул товарищу Мирген, которому не хотелось больше скандала.

— Давай своего коня! — кичливо сказал Кабыр. — Я посмотрю!

— Зачем коня? С Игренькой побегу сам.

— Дурной ты человек, — высоко вскинув кисточки синих бровей, заключил Кабыр, считая предложение Ивана обыкновенным розыгрышем. — Сорока ищет сбитую спину, а ты отговорку!

Луг взорвался громовым хохотом, перешедшим в сплошной рев. И ловко же подшутил над баем русский! Пусть знает Кабыр, как похваляться на миру. В улусах долго будут говорить об этом!

А Иван выискивал в толпе человека, который бы объяснил Кабыру и всем здесь, что Соловьев вовсе не шутит, что в самом деле есть такая народная игра. Конечно, если бежать далеко, на полверсты и больше, пешему ни за что не устоять против породистого коня. Поэтому дистанция выбиралась самая короткая — всего двадцать или тридцать саженей. Пеший выигрывал какое-то время в начале поединка и на повороте. Но хватит ли этого выигрыша для победы — это всегда решалось в напряженном состязании. Игренька был легок на скаку и увертлив, послушен в управлении, обогнать его непросто, но жребий брошен — отступать некуда.

Понимающий человек нашелся. Им оказался низкорослый хакас со светло-бурым круглым лицом. Он был в ситцевой синей рубахе, выгоревшей на спине добела, и в рыжих броднях, обвязанных ниже колен ремешками. Хакас снял замусоленный картуз, обнажив жесткие, сразу рассыпавшиеся волосы, и церемонно поклонился сначала Ивану, затем всем прочим:

— Видел такую игру, братиска, и знаю ее честные правила.

— Он знает правила! — возбужденно прогудела толпа.

— Меня зовут Муклай. Трудно тебе бежать с Игренькой. У Кабыра и в самом деле хороший конь. Тебе лучше отказаться, пока не поздно, — предупредил хакас Ивана. — Но вольному — воля, ходячему — путь.