Седьмая беда атамана

— Ладно, — Дмитрий соображал, что делать. Конечно же, нужно немедленно ехать в Ключик и попробовать найти беглого арестанта. Если даже он скрылся, то кто-то из людей мог приметить, в какую сторону направился или, может быть, у кого спрятался.

— Я пойду, — Гаврила чуть помялся и крутанул носом. — Только ты меня не видел и, понимаешь, не слышал.

— Как так? — сощурился Дмитрий.

— Сынишку хочу вырастить. Был бы в бегах кто иной, а то ведь Ванька, — Гаврила развел руками и, отведя глаза, вздохнул. — Не шути с ним, комбат, он шуток не любит.

Уже на улице Дмитрий догнал председателя, схватил за рукав и прямо спросил, кто может, например, приютить Соловьева в Озерной. На всякий случай это нужно знать ему — вдруг да Ивановы следы повернут именно сюда.

— Приютит любой, — уклончиво ответил Гаврила, продолжая свой путь. — Отчего не приютить?

— Ты приютил бы?

— И я, — откровенно признался Гаврила и тут же пояснил: — Душа у меня к нему не лежит, понимаешь. А пожить хочу. Ну, а ежели не гожусь в председатели, пусть сымают, спасибо скажу.

— Отчего ж не годишься? Годишься, — рассудил Дмитрий. — Да непрочная у тебя основа, рвется.

— Знаю, на что я годный, — буркнул Гаврила.

Дмитрий подвинулся к нему, вскинул брови, подыскивая подходящие слова. Председатель же отстранился от него и после короткой паузы сказал:

— К Автамону он вряд ли пожалует. Хотя с Татьяной Автамоновой они будто бы знакомы. А может, все враки, понимаешь.

Вернувшись к себе во двор, Дмитрий зачерпнул из бочки ковш воды, сполоснул горячее лицо, руки. Понемногу им овладело приятное ощущение утренней свежести и бодрости. На той половине избы, где жили хозяева, потихоньку взял выставленный для него еще вечером на шесток кувшин топленого молока, в несколько крупных глотков выпил его без хлеба, вытер губы и пошел в пригон седлать коня.

Вскоре он был уже по другую сторону Белого Июса. С собою взял красноармейца Егора Кирбижекова на мохнатом с отвисшим брюхом коньке местной породы. Они долго ехали росистым приречным лугом, затем на их пути оказалась молодая тополевая рощица, за нею с крутого уступа начиналась Лысая гора. Кони без труда обогнули гору и по узкому логу прямиком опять выбрались к реке.

Из прибрежной осоки неожиданно поднялась и ввинтилась в небо стайка кряковых уток. Егор проводил ее азартным охотничьим взглядом и вдруг, поглядев на комбата, проговорил:

— Соловьев пулей влет убивает птицу, говорят.

Это было уже слишком. Гаврила столько расхваливал Соловьева, теперь то же самое талдычит Егор. Да они сговорились, что ли!

— Вранье! — сказал Дмитрий.

Егор удивленно покосился на командира:

— Люди, однако, видели.

Немного погодя им открылась плоская степь, простирающаяся на десятки верст вверх по реке. Лишь на горизонте, еле приметное, клином выступало из синеватой дымки горное чернолесье. То в одном, то в другом месте степи, рассыпавшись между древних курганов, паслись пестрые отары, сопровождаемые чабанами и сторожевыми собаками. Низко опустив лохматую голову, проехал стороной сонный всадник. Из кустов таволожника с треском и шумом поднялась тяжелая дрофа.

Это была привычная жизнь степи. Испокон веков здесь все было так. И, пожалуй, ничего не изменится здесь и через пятьдесят, и даже через сто лет.

«Неправда, изменится, — с упорством думал Дмитрий. — Для того народ и революцию сделал, чтоб все поменять».

Улус, в который они, преодолев кочкастое болото, вскоре въехали, был сравнительно небольшим и лежал, весь утопая в овечьем и коровьем навозе. Разгороженные дворы с плешинами кострищ, кривобокие избы, крытые дерном и сосновым драньем, а рядом на приколах — телята и ягнята, тут же и сопливая улусная ребятня.

Старая хакаска на крыльце раздувала пузатый, с зелеными пятнами на боках самовар, дым бил ей в серое лицо, она кашляла с надрывом, вздрагивая острыми лопатками. Увидев незнакомцев, она распрямилась с трудом, вытерла о свои кожаные штаны руки и что-то гортанно крикнула вдогонку конным.

Дмитрий остановил Карьку, посмотрел на нее и послал Егора узнать, в чем дело. Женщина с явной тревогой показывала на распадок, по которому им сейчас предстояло ехать.

Все тут же и выяснилось. Недавно по улусу проскакали двое конных, женщина и прежде видела их в этих местах, но точно не знает, кто они, хотя и уверена, что это нехорошие люди.

— Почему она так решила?

— Может, проезжие были непочтительны к ней. Старость, говорят, нужно уважать, — немного подумав, высказал догадку Егор.

Дальше они двинулись осторожной рысцой, стремя в стремя. От наезженной пыльной дороги отделилась глубоко выбитая в суглинке извилистая тропка, она увела всадников в невысокие, до черноты выжженные солнцем — а ведь лето только что началось! — холмы. Лишь изредка встречались им на пути белые, точно снег, острова таволги, и тогда путников дурманил душный запах разогретых цветов. Полуденный зной при полном безветрии казался все навязчивей и нестерпимее.

— Плохой человек хуже волка, говорят, — размышлял вслух Егор.