Седьмая функция языка

«По сути говоря, в каком смысле Рейган называет себя Рейганом, президентом Соединенных Штатов? Кто может знать всю подноготную? Он сам?»

В зале смех. Внимание доведено до предела. Все забыли контекст.

И тогда Деррида решает: пора.

«Но что, если, пообещав Сарлу критику, я зашел бы дальше, чем хочет его бессознательное, по причинам, требующим отдельного анализа, и любым способом попытался бы вывести его из себя? Такое „обещание“ было бы обещанием или угрозой?»

Байяр шепчет на ухо Юдифи: почему Деррида произносит Сарл? Она объясняет, что он называет его так для издевки: насколько она понимает, во французском SARL – это société à responsabilité limitée, «общество с ограниченной ответственностью». Байяру шутка нравится.

Деррида шпарит дальше:

«Говорящий как единица или индивид, каков он? Отвечает ли он за speech acts, диктуемые бессознательным? Взять говорящего в моем лице – он может бессознательно попытаться угодить Сарлу, раз тот хочет критики, и может огорчить, не став его критиковать, может угодить, воздержавшись от критики, и критикой огорчить, пообещать угрозу и пригрозить обещанием; может навлечь критику на себя самого, произнося вещи „obviously false“[363] и находя в этом удовольствие, пользоваться собственной слабостью или же захочет покрасоваться…»

Естественно, вся аудитория поворачивается к Сёрлу, который, словно предвосхитив этот миг, сел прямо в центре зала. Одинокой человек в окружении толпы: можно сказать, хичкоковский план. Под гнетом взглядов ни один мускул не дрогнет на бесстрастном лице. Можно проще: он похож на соломенное чучело.

А кстати, я ли это говорю, когда складываю фразы? Да и как бы хоть кто-нибудь сказал нечто оригинальное, личное, свое, если язык по определению заставляет нас черпать из сокровищницы уже существующих слов (того самого тезауруса)? Когда мы пропускаем через себя столько внешних факторов: наша эпоха, то, что мы читаем, социокультурные установки, дорогие сердцу словечки, создающие наше «я» (так сказать, «марафет»), постоянный град дискурсов во всех возможных и воображаемых формах…

Кому не случалось подлавливать друга, дальнего родственника, коллегу по работе или тестя, который практически слово в слово повторяет доводы, вычитанные в газете или услышанные по телику, словно говорит сам, сделал своим этот дискурс, стал его источником, – а не просто пропускает усвоенное через себя, сохраняя те же формулировки, ту же риторику, посылки, возмущенные интонации, понимающий вид, – как будто он больше чем посредник, озвучивающий голос вчерашней газеты, в свою очередь повторяющей политика, который выдает то, что прочел в книге некоего автора, – и так до бесконечности; я бы сказал – блуждающий голос призрачного вещателя из ниоткуда, пытающегося выразить себя, ищущего коммуникации в том смысле, в каком две точки соединяются между собой отрезком.

В какой мере, повторяя прочитанное в газете, ваш тесть говорит, а не цитирует?

Деррида легко вернулся к главной теме выступления. И вот следующий важный вопрос: цитация. Точнее, итерабельность. (Симон не уверен, что понял разницу.)

Чтобы собеседник услышал нас, хотя бы отчасти, мы должны пользоваться одним языком. Должны повторять (реитерировать) уже произнесенные слова, иначе собеседник нас попросту не поймет. Так что, как ни верти, мы всегда занимаемся своего рода цитированием. Используем чужие слова. Это как испорченный телефон – более чем вероятно, неизбежно даже, что при таких повторах все мы без исключения будем употреблять слова, от раза к разу немного изменяя их смысл.

Речь Деррида, с его алжирским акцентом[364], становится более торжественной и напыщенной:

«То, что позволяет знаку (психическому, устному, графическому – не важно) работать и впредь, то есть допускает его повтор, одновременно нарушает, лишает цельности, „идеальной“ полноты и осознанности интенцию, „желание-сказать“ и, a fortiori[365], соответствие между meaning и saying[366]».

Юдифь, Симон, черноволосая фемина, Сиксу, Гваттари, Слиман, весь зал и даже Байяр буквально смотрят ему в рот, когда он произносит:

«Итерабельность ограничивает даже то, что сама позволяет, нарушает утвержденные ею же принципы или законы и таким образом неумолимо вводит альтерацию в процесс повторения».

И, исполнившись важности, добавляет:

«Ничто не случайно».

76

«Возможность паразитирования налицо, даже в том, что именно Сарл называет „real life“[367], с неподражаемой (почти, not quite[368]) убежденностью полагая, будто знает, какова она, эта „real life“, где ее начало и где конец; как если бы смысл этих слов („real life“) мгновенно рождал единодушие, в котором паразитированию не оставалось бы места, как если бы литература, театр, обман, неверность, лицемерие, недостаток счастья (infelicity), паразитирование, имитирование real life не были бы частью самой real life!».

(Фрагмент выступления Деррида на конференции в Корнелле, 1980 год, или фантазия Симона Херцога.)

77