Седьмая центурия. Часть первая (СИ)

Она собственноручно переписывает романс Танеева на слова Фета "Какое счастье - ночь и мы одни". Три года спустя, после начала её любовного томления, она пишет: "Чувствуется смутно, что не сыграна до конца роль наших отношений и что-то в будущем от них будет, что развяжет их так или иначе. Что именно - совсем не знаю". Со стороны графини это была окрашенная вожделением любовная охота, продолжавшаяся не месяцы, а годы. Софья Андреевна пишет: "болезненное чувство, когда от любви не освещается, а меркнет божий мир, когда это дурно, нельзя, а изменить нет сил". В общем, позаботился Лев Николаевич о жене. А был ли в чём-то виноват артист Танеев? Скорее нет, потому что "грешные" мысли у Софьи Андреевны появлялись раньше, за годы до того, как она стала их записывать. И её муж читал эти её мысли в её голове десятилетиями раньше. В 1887-м Толстой, как провидец своей собственной семейной драмы, начинает повесть "Крейцерова соната". Никакого Танеева ещё нет на горизонте, а жена пишет в дневнике "Грешные мысли меня мучают". Младший сыночек Ванечка ещё жив, и ещё только начинает лепетать первые слова, когда диавол нашёптывает мужней жене: "Не лучше ли бы было воспоминанья любви - хотя и преступной - теперешней пустоты, белизны совести". Она пишет это в свой дневник. Танеев не причём, виновата природа: "Душа ждала кого-нибудь. Пришла пора, она влюбилась". Сердце, отданное в юности мужу, она забрала обратно, чтобы отдать теперь... нет, пока ещё не любовнику, но возлюбленному. "...нам с С.И. не пришлось даже поговорить, и мы перекинулись несколькими фразами, нам одним понятными" - пишет в дневник жена Толстого в сентябре 1898. И вот, мать тринадцати детей и бабка семерых внуков добилась осуждения своей "привязанности" к Танееву со стороны дочерей и сыновей. Младшая дочь Толстых Александра вспоминала: "Чем больше я замечала особенное, преувеличенно-любовное отношение мама к Танееву, тем больше я его не любила..." "...конфузливо смеясь и потирая руки, появлялся Танеев. Он сидел весь вечер, иногда играя и с удовольствием поглощая зернистую икру и конфеты... Его грузная фигура, бабий смех, покрасневший кончик небольшого, аккуратного носа - все раздражало меня". А вот об увлечении супруги Толстого свидетельствует Анненкова: "Относительно Танеева Софья Андреевна говорила, что как жена, она верна Льву Николаевичу, но в чувствах своих она свободна и что она не может заставить себя любить или не любить, и прямо признавалась, что любит Танеева. Где Танеев в концерте, там и она. Рядилась для него, я не знаю как. Некоторое время она думала, что он ее любит, но потом убедилась, что нет. Он относился к ней весьма сдержанно, и видно было, что ему неловко. Лев Николаевич очень страдал... ему за нее... больно было. Ведь все тогда знали и говорили об этом". Влюблённость венчанной ему жены в того, кто гостил в их усадьбе по целому лету из года в год, была для него мучительна. Толстой принимал брак, как связь, которая соединяет навеки..."

- Хорошее дело "браком" не назовут! - вздохнул позади Гриши с Тасей один из дядек-отставников.

Экскурсовод Анна Фёдоровна продолжала:

- На пике страсти к Танееву Софья Андреевна пишет в дневнике: "Самая возвышенная любовь приводит к тому же - к желанию обладания и близости". На момент этой записи супруги Толстые прожили вместе 36 лет. Если же вернуться во времени назад, и открыть дневник девятнадцатилетней жены через год после свадьбы, вскоре после первых родов, мы прочтём: "Лева убийственный... Ничто не мило. Как собака, я привыкла к его ласкам - он охладел... Мне скучно, я одна, совсем одна... Я - удовлетворение, я - нянька, я - привычная мебель..." А спустя тридцать пять лет она пишет о муже так: "злые глаза, выражение лица страдающее и некрасивое", "с ним разговаривать никогда нельзя, он страшно раздражается, кричит".

На протяжении лета 1895-го года Лев Николаевич сдержанно наблюдает любовные заигрывания жены с гостем. В мае следующего года его дружеское расположение меняется: "Танеев противен мне своей самодовольной нравственной и (смешно сказать) эстетической настоящей, не внешней тупостью и его coq de village"ным положением у нас в доме" (положением деревенского петуха).

Теперь Танеев соперник, разрушающий одним только своим присутствием святое - семью. Объективно, он враг.

- А по рогам настучать музыкантишке этому он не мог?! - громко возмутился другой дядька-отставник.

Анна Фёдоровна с улыбкой спросила: