Седьмая вода

— Не! Ни разу не глухой! А склеротичный скока хошь! Опять свой аппарат слуховой не одел, пенек старый, — с беззлобной насмешкой ответили ему.

— А ты, типа, молодуха у нас, — негодовал мужской бас достаточно громко, чтобы я уже прямо совсем решил проснуться. Но веки были словно склеены и не хотели поддаваться, как, впрочем, и язык, будто присохший к наждачно сухому небу. Меня должно было наверняка тревожить, что я — совершенно беспомощный — неизвестно где и с кем. Но почему-то никакого беспокойства не было, мозг, наполненный дремотой, старался прорваться сквозь это состояние, но… безуспешно. Я увяз в нем, как в толстенном слое ваты.

— Да иди уже, парня разбудишь воплями своими. Бери свой чай и пошли на площадку, дайте человеку отдохнуть, ну раненный же.

Воцарилась тишина, и я позволил себе отложить борьбу с предательским организмом на неопределенный срок. Думаю, пару минут дополнительного сна погоды не сделают.

Снова смутно знакомые голоса, но теперь где-то в удалении, и на этот раз я выиграл битву со стотонными веками и постарался сосредоточиться. Незнакомые окружающие запахи и силуэты. Черт. Где я? Где моя Васька? Что-то там про нее только что говорили. Или не совсем только. Глаза опять неумолимо захлопнулись, будто исчерпав весь ресурс на данный момент. Блин. Голова чугунная, как с дичайшего бодуна, подушка мокрая насквозь, все тело липкое и мерзко холодное. «И ведь не согрел никто», — уныло подумалось в не отпускающей полудреме. Где-то хлопнула дверь, несколько секунд ничего не происходило, а потом я почувствовал на себе чей-то внимательный взгляд. Знаете это странное чувство, когда ты шкурой понимаешь, что ее сканируют на предмет наиболее уязвимого места?

В тот момент, когда я уже практически набрался сил, чтобы открыть глаза, кто-то аккуратно, но с силой положил мне на лицо подушку и начал мерно давить. Зайдясь хрипом, я вскинул здоровую руку и ухватил за… мохнатый загривок. С трудом все же разлепив очи, встретился взглядом с желтющими, прям светящимися глазюками нереально огромного полосатого котище весом кил на двенадцать. Шерстяная скотина вывернулась из ослабевшей хватки, с упреком глянув на меня, повернулась задом и, накрыв мой пересохший рот хвостом, невозмутимо плюхнулась снова на голову. Мне захотелось расхохотаться от этой нелепой ситуации — у меня реально не было ни сил, ни возможностей спихнуть нахальную подлюку хотя бы на подушку рядом — ему втемяшилось, что он должен лежать прямо на лице, и все, что я мог сделать, это немного повернуть голову так, чтобы воздух попадал в освобожденный от волосатой туши нос. Мохнатый захватчик, поерзав пару секунд, включил где-то свою волшебную кнопочку и принялся мерно тарахтеть моторчиком, создающим удивительно приятные вибрации, успокаивая головную боль и мельтешение красных мушек перед глазами. Я честно намеревался полежать так всего пять минут, собраться с силами и наконец выяснить, где я и что вообще происходит, но, сам того не заметив, снова заснул, позволив своему добровольному лекарю делать свое доброе дело.

Поцелуи — мелкие, частые, влажные… Щеки, лоб, нос, губы… Твои локоны щекочут шею, горячее дыхание опаляет ухо… Только не останавливайся, и черт с ним, что у нас обоих не чищены зубы — это такая мелочь, по сравнению с небритой… спиной?

— Фу-у-у, что за…

Мое лицо тщательно вылизывало небольшое, но, очевидно, энергичное гадство типа псовых — понять породу было невозможно — уши длинные (язык, по ходу, тоже), шерсть короткая, тело мускулистое, хвост купированный, морда… Ну, для меня все собаки на одно лицо — красивое. Серьезно, кто-то не любит слюнявых бульдогов, боксеров и мопсов, кому-то не нравятся бультерьеры и стаффорды, а мне по душе все собаки. Вообще все. Хотя в данный конкретный момент вот это вот чудище неопознанной двор-терьерской породы я бы с удовольствием выгнал на улицу. Я понимаю, что считаюсь парнем весьма свободных нравов, но засыпал я, вроде, с кошаком, так почему просыпаюсь с псиной? Это как-то даже для меня перебор, не говоря уже о том, что я желаю видеть кое-кого конкретного при пробуждении, и это совсем не представители животного мира.

— Чулька! Чулька, твою налево, от тока посмей на пацана залезть! — О, вот этот голос то ли недочувающего, то ли склерозного не знамо кого я помнил. — На цепь посажу, паскуда течная! А ну, геть оттедова. О, парень, проснулся? Добре, добре, пошли тогда из дому-то. Неча баб будить, умаялись оне. Пять утра тока, а ты уже часов пятнадцать как дрыхнешь. Дальше лежать оно уже лишнее. Вставай, поможешь мне сублимировать, будешь, так сказать моей правой рукой.

Что за бредятина из Упанишад?

— Я уже боюсь своих обязанностей, — хмуро буркнул я. Спросонок и в едва просачивающемся предутреннем свете невозможно было определиться, с кем пытаюсь вести диалог. Кажется, звук шел отовсюду — будто с домовым каким разговариваю.