И пришлось благодарить, говорить, какие они хорошие парни, и просить прощения за беспокойство. Он чуть было не пригласил их к себе, но посчитал, что бутылки на троих будет мало. А дома, выпив первую рюмку, пожалел, что не позвал их. Пить в одиночестве стало скучно, а сил на поиски собутыльника не осталось. Был бы в квартире телефон… но телефоны ставят только общественно полезным людям, а он для этого общества личность лишняя, он никому не нужен. Разве что жене. Но Иришка спала. Он снова налил в две рюмки. Потом стали наборматываться стихи. Сколько раз он пытался во хмелю записывать свои шедевры, а наутро оказывалось, что написаны они китайскими иероглифами, расшифровать которые невозможно. А теперь вдруг четко увидел, как можно перехитрить водку. Достал из шкафа машинку и, чтобы не убирать тарелки, установил ее на стул, вставил чистый лист и отпечатал:
Было еще четыре строки, но пока готовился, они куда-то потерялись. Он выпил еще рюмку и подошел к окну. Перед тем как открыть раму, надо было снять кактусы, которыми был уставлен весь подоконник. Но не таскаться же по комнате с горшочками перед таким ответственным шагом. И не управиться с ними за обещанные пять секунд. А о чем были следующие четыре строчки, так и не вспоминалось. Какой-то свеженький образ в них все-таки промелькнул. Какой? По дороге проползла машина «Скорой помощи», словно катафалк. И ехала она почему-то очень медленно. Он провел рукой по стеклу и нечаянно задел локтем за кактусовые иголки. Увидеть занозы было нельзя, только на ощупь – близок локоток… – убийственная и неопровержимая, как жизнь, банальщина. А с потерянной строфой пропало нечто свеженькое, нечто от предутреннего воздуха, за глотком которого можно выйти на балкон. Выйти очень просто, потому что дверь туда сделана в кухне. Несколько шагов, и можно, положив руки на перила, вздохнуть полной грудью, и никаких горшочков с колючими уродцами.
Утром жена увидела раскрытую балконную дверь. Раздетый догола Калмыков спал, стоя на коленях и навалившись грудью на опрокинутый ящик.
– Ты что, заблудился?
– Да вроде того.
– Перебирайся в постель, пока не остыла, только в зеркало не заглядывай.
Ни в зеркало, ни на жену – скорее в спальню и с головой под одеяло. Залег и затаился, тужась вспомнить, почему оказался голым на балконе и осталось ли что-нибудь в бутылке, купленной у таксиста. Если осталось, то Иришка прятать не будет. Только нужно дождаться, когда она уйдет на службу. Но не дождался, задремал.
Разбудил его длинный звонок. Прежде чем найти сброшенную ночью одежду, он подошел к двери и заглянул в глазок.
На площадке стоял Леня и улыбался. Бутылка в его руке была поднята на уровень глазка.
Поэтесса С.
А так ли виноват мужчина, этот горбоносый баловень удачи, демон жен преуспевающих чиновников и городских интеллектуалок, которые принесли ему славы больше, чем многочисленные статьи, распечатанные по всей стране и даже переведенные в Европе, мужчина, из-за которого подспудно враждуют местные и заезжие соблазнительницы, а их свахи и сводницы, устроив романчик, пишут злорадные анонимки обманутым мужьям своих приятельниц – так ли виноват этот мужчина и виноват ли вообще?
Ни в чем – уверена женщина.
Во всем – убеждена поэтесса.
Женщина влюбилась в него издалека, молчаливо и тайно, ходила на его выступления и лекции, прогуливалась по вечерам возле здания, в котором он работал, искала знакомства с его собутыльниками, подружилась с одной из бывших приближенных, но из рассказов ее о мужчине поняла, что связь, если она вообще существовала, была очень короткой и легкой, – воспоминания слишком походили на мечты, чтобы им верить, но слушать их было все равно приятно – легкий хмель и плывущая расслабленность, как от сигареты, единственной за неделю.
И все-таки она отыскала возможность встретиться в одном из трех домов, мосты к которым наводила одновременно, узнав, что он там бывает, – поставила на три карты, и одна оказалась козырной.