Седьмая жена Есенина

Она подошла к мужчине и заговорила, но не о себе, не уверенная, что будет ему интересна, женщина заговорила о поэтессе и убедила, что ему надо обязательно послушать ее стихи. Выманила приглашение, но радости не случилось. Мужчина позвал не ее, а поэтессу, уже наслышанный о стихах, он даже цитатой щегольнул, вспомнил две строчки из поэмы «Аборт». Но не объяснять же интеллигентному человеку, что поэму эту сначала пережила она, женщина, а потом, с ее слов, самоуверенная девчонка зарифмовала чужой кошмар и бесстыдно выставила на потеху другим. Зачем? Чтобы привлечь внимание мужчин? Поэтесса никогда не сознавалась в этом, заверяла, что стихи появляются помимо ее воли, даже вопреки ей, и сами ищут уязвимые души. И тем не менее – стрела, выпущенная наугад, попала именно в того, которого любила женщина – непреднамеренная помощь. Мужчина пригласил и ее, разумеется, из вежливости и, конечно, заботясь о поэтессе, желая смягчить ей неловкость первой встречи, щадя ее, а может, и догадываясь, что женщина не отпустит поэтессу одну, не доверит щепетильную встречу неуравновешенному существу, не оставит глупышку без защиты.

2

– Не пойму, кого все-таки пригласили, тебя или меня?

– И тебя, и меня.

– Вместе?

– Да.

– Зачем ему две? Он что – любитель групповухи?

– Замолчи! Не понимаю, как ты можешь, при твоей чувствительности к слову, говорить такие…

– Ну что же ты засмущалась, договаривай.

– И скажу. Тебе не стыдно произносить подобные пошлости?

– Нисколечко. Произносила и буду произносить, потому что, как ты изволила заметить, у меня повышенная чувствительность к слову… и требовательность – тоже повышенная. Моя речь полностью отражает мою сущность.

– А тебе не кажется, что для дамы не всегда полезно, да и неприлично, обнажать свою сущность?

– Это ты стараешься казаться дамой. А я – баба! Самка! Полагаю, ты знаешь, что означает это слово?

– Знаю, и не хуже тебя.

– Ну вот и договорились.

– Так мы едем?

– А почему бы и нет?

Хрупкое женское перемирие. Очень хрупкое. Как стекло. С ним надо быть особенно осторожным. Стекло может разбиться и поранить острыми осколками. Стекло может давать отражение. Отражение способно ранить тяжелее, чем самый острый осколок. Стекло, покрытое серебром, называется зеркалом. Перед визитом к мужчине мимо зеркала пройти невозможно. Отражение в зеркале яркое до безжалостности.

Одно лицо и два разных человека – уверена женщина.

Одно лицо и два разных человека – убеждена поэтесса.

– Ну разве можно так одеваться?

– А почему бы и нет?

– Замолчи! Не понимаю, как могут уживаться изысканный литературный вкус и вульгарная безвкусица в одежде?

– А что в ней вульгарного?

– Да все: и цвет не твой, и висит на тебе, как чужая, – мы же к мужчине идем.

– Я ему и такая понравлюсь.

– Вы полюбуйтесь, какие мы самоуверенные!

– А хотя бы и так.

– Не надо. Сыта я этими сказками. Послушайся меня хоть раз.

– И два, и три, и четыре – сколько прикажешь.

– Как будто у нас нечего надеть.

– А разве есть? Эти жалкие пародии ты называешь одеждой? Одеваться надо или у самых дорогих модельеров, или в спецовку. А все твои попытки выдать кошку за соболя…

– Замолчи, дура!

– Ну вот и дождалась. Давно подозревала, что ты считаешь меня бездарной графоманкой. Тогда зачем тащить в гости к своему самцу?

– Что ты делаешь?

– Разве не видишь? Раздеваюсь.

– Зачем?

– Приму душ и лягу спать.

– Но мы должны идти. Я обещала.

– А я здесь при чем? Мне никто не нужен, я могу вообразить, что ко мне в гости пришел Челентано, и мне будет достаточно.

– Почему Челентано, что за дурацкие фантазии?

– Итальянец все-таки, фирма. Но если ты такая патриотка – вместо воображаемого Челентано могу сходить к реальному Андрюше: выпьем, поговорим и так далее.

– Замолчи! Даже имени его слышать не могу, меня тошнит от дешевого портвейна, от его стишков… Разве это мужчина? Ты же сама говорила, что связь двух поэтов – извращение хуже инцеста и гомосексуализма. Говорила или нет?

– Говорила. Но с тоски и не в такое вляпаешься. И вообще – пошли вы все…

– Ну успокойся, зачем ты плачешь. Сейчас и я зареву.

– Да ты уже давно ревешь, вон тушь плывет.

– Ой, правда, пойду умоюсь.

– Загляни заодно в холодильник, там полбутылки вина должно остаться.

– А хуже не будет?

– А разве может быть хуже?

– Значит, мир?

– Мир.

– Вместо того чтобы нервировать меня, взяла бы и написала нечто этакое – на удивление и на зависть.

– С тобой, озабоченной, напишешь. Думаешь, мне самой не хочется, но ты же всю душу измотала, а Муза этого не любит. Впрочем, подожди, опять какой-то гомосексуализм получается, Муза – она ведь женского пола. Нет, я не лесбиянка. Муза не нужна, нужен Муз. Он. Жду, когда прилетит Муз.

– Поэтессе необходим Муз.

– А женщине – муж.

– Вот и развеселилась. Ожила. Теперь поехали, пока снова не поругались. А то уже опаздываем.

– Никаких опозданий, брось эти дамские фокусы. Берем такси… и с точностью до секунды. Но сначала по рюмочке для храбрости, тебе это нужнее.

3