Сефевиды. Иранская шахская династия

Лишившись своего кормчего, государственный корабль сбился с курса. Разладилось все, начиная со сбора налогов и заканчивая отношениями с Османской империей, которая всегда была не прочь воспользоваться моментом, удобным для приращения своих территорий. Надо отметить, что, помимо увеличения налогов и упорядочения их сбора, Али-хан уделял много внимания разумному управлению шахской собственностью и теми промыслами, на которые была установлена шахская монополия. Не позволяя себе присваивать государственные или шахские средства, Али-хан не позволял этого и другим, а в его отсутствие злоупотребления расцвели пышным цветом, и казна снова начала «показывать дно».

Отношения шаха Сулеймана с османским султаном Мехмедом IV складывались непросто. С одной стороны, султан, которого в Европе начали сильно теснить христиане, стремился к заключению союза с шахом, но Сулейману совершенно не хотелось ввязываться в чужую войну, особенно с учетом того, что европейские державы были далеко, а османы находились под боком и их ослабление было благом для Сефевидского государства. С другой стороны, отношения с османами следовало выстраивать с максимальной осторожностью, чтобы не спровоцировать ненароком новую войну, к которой Сефевидское государство было совершенно не готово – мало того, что казна пуста, так еще и численность войска в правление Аббаса II сильно сократилась, а при Сулеймане в войске окончательно упала дисциплина. Вот и приходилось «избегать острых углов» и демонстрировать силу, которой уже не было. Вдобавок ко всему Сулейман совершенно не разбирался в военных делах как со стратегической, так и с организационной точки зрения. Он был типичным примером «гаремного правителя», которому в одно ухо нашептывали жены, а в другое – евнухи. Правда, ни одна из жен Сулеймана не уподобилась дочерям шаха Тахмаспа I Перихан-ханум и Зейнаб бегим по степени своего влияния при дворе.

Нарастающие проблемы отрицательно сказались на характере шаха, который стал чрезмерно раздражительным и жестоким в своих наказаниях. Впрочем, вполне возможно, что к двадцати пяти годам достигло «расцвета» имевшееся у шаха психическое расстройство, которое, по мнению ряда историков, было наследственным в роду Сефевидов. В принципе, чрезмерная мнительность шаха Аббаса Великого по отношению к своим сыновьям и жестокость Сефи I дают все основания заподозрить болезнь. Разумеется, на личности сказывался и алкоголизм, который тоже может считаться наследственной болезнью Сефевидов… Так или иначе, но на третьем десятке лет шах Сулейман стал, как принято выражаться в наше деликатное время, «чересчур сложным в общении». Настолько сложным, что сановники часто боялись докладывать ему о состоянии дел, предпочитая делать это через евнухов, которые с великой охотой выступали в роли посредников.

Проведя немногим больше года без Али-хана, шах решил вернуть опальному шейху отнятую должность. Али-хан сразу же начал приводить дела в порядок, но на сей раз он старался обходиться даже без номинального участия шаха в управлении государством. Ситуация сложилась такая: великий визирь правил, а султан проводил время с женами и евнухами, которые стали его «сановниками». Время от времени шах демонстрировал суровость своего характера, приказывая ослепить или казнить кого-то из сановников. Пострадал и один из шахских сыновей, которого Сулейман заподозрил в намерении отобрать престол. Вряд ли у четырнадцатилетнего юноши, выросшего под строгим надзором в гареме, была возможность совершить переворот, но для казни оказалось достаточно подозрения. Самому Али-хану тоже приходилось несладко – в гневе шах мог приказать дать ему палок по пяткам, а однажды велел сбрить бороду (смысл этого унизительного наказания заключался в том, чтобы сделать почтенного шейха похожим на грузина, представителя презираемой шахом христианской нации). В 1681 году, спустя два года после сбривания бороды, Али-хан обратился к шаху с просьбой дозволить ему совершение хаджа, но получил отказ. Дело было в том, что придворные не раз уже покидали шаха под благовидным предлогом совершения хаджа и более уже не возвращались ко двору.