Сефевиды. Иранская шахская династия

Если кто-то из читателей сейчас подумал, что смена имени обеспечила правлению восьмого сефевидского шаха благоденствие и процветание, то сильно ошибся. Разумеется, ничего не изменилось, разве что за исключением поведения самого шаха, который полностью устранился от правления государством и стал проводить время в наслаждениях, главным из которых, по примеру отца и дела, стало винопитие. Заодно шах пресек все отношения с подданными. Аббасу II по определенным дням можно было лично подать прошение или жалобу, что существенно укрепляло популярность шаха в глазах народа: чем чаще правитель снисходит до своих подданных, тем сильнее они его любят и почитают. Более того, шах Аббас мог приглашать жителей Исфахана на свои пиры, и такое случалось не раз. Сулейман же не только прекратил встречи с поддаными, но и приказывал жителям удаляться из тех районов столицы, по которым ему предстояло проезжать, – в домах могли оставаться лишь женщины и мальчики, не достигшие шестилетнего возраста. Подобные запреты всегда были обусловлены соображениями безопасности – шах, правление которого считалось неблагоприятным, несмотря на смену имени, имел основания опасаться своего народа (как тут не вспомнить Аббаса Великого, разгуливавшего по Исфахану в сопровождении одного-единственного гуляма).

Впрочем, на основании нескольких дошедших до нас ферманов, написанных рукою шаха Сулеймана, некоторые историки утверждают, что шах продолжал принимать участие в управлении государством или хотя бы держал под неусыпным контролем своего великого визиря шейха Али-хана Зангане, сменившего в 1669 году Мирзу Мухаммеда Караки. Нехарактерный для поздних сефевидов случай – у руля государства иранца сменил шейх кызылбашского курдского племени зангане. До своего назначения на высшую должность в государстве Али-хан успел недолго покомандовать корпусом туфенчи и смог обратить на себя внимание правителя. Надо признать, что, заменив Мирзу Мухаммеда на Али-хана, шах Сулейман поступил очень правильно, поскольку Али-хан был умным и деятельным человеком. Разумеется, Али-хану не удалось сделать невозможное, поскольку колесница сефевидского государства уже катилась в пропасть, из которой ей уже не суждено было выбраться, но великий визирь смог замедлить упадок и дать шаху возможность передать державу своему преемнику в более-менее удовлетворительном состоянии. Отличительной чертой этого великого, без всякого преувеличения, человека была его неподкупность, совершенно несвойственная иранским сановникам, – во всех своих начинаниях Али-хан руководствовался соображениями государственного блага. Пусть не все из этих начинаний были успешными, но подобная позиция заметно оздоровила государственный аппарат и сделала его работу более эффективной – известно же, что тот, кто не допускает злоупотреблений, требует того же от своих подчиненных и таким образом хорошее распространяется сверху вниз подобно воде, стекающей с гор в долину. Правда, в народе Али-хан не пользовался популярностью, поскольку его имя было связано с увеличением налогового бремени (а как еще прикажете пополнять оскудевшую казну), а при дворе великого визиря возненавидели за борьбу с роскошью, которую он проводил твердой рукой. Роскошь и впрямь достигала умопомрачительных пределов. Три четверти блюд ставились на столы только для вида, чтобы подчеркнуть изобилие, к каждому торжественному выходу придворные шили новые одежды, любая похвала правителя сопровождалась «золотым дождем», который проливался на отличившегося, штат придворных раздулся до невероятных пределов, вдобавок у каждого «баши»[178] была куча помощников, и так далее… К хорошему быстро привыкают, и любые меры по экономии средств воспринимались придворными как посягательство на их законные права.

Сам шах тоже не мог похвастаться достойным отношением к своему верному слуге. Людям, которые предаются тем или иным порокам, пусть и с великим рвением, тем не менее свойственны угрызения совести, возникающие от сознания собственной порочности. С целью повышения самооценки они пытаются втягивать окружающих в свой порочный круг. В начале 1672 года шах предложил Али-хану отведать вина, а когда тот отказался, повторил предложение в виде приказа. Али-хан подчинился, но в этом подчинении крылось великое неодобрение, вызвавшее гнев шаха. Придворные, ненавидевшие «зловредного» визиря, постарались как можно сильнее разжечь гнев в душе шаха, внесли свою лепту евнухи, имевшие значительное влияние на шаха, и дело закончилось смещением и арестом Али-хана (и хорошо еще, что не казнью).