Сефира и другие предательства

Я, кажется, часами внимательно разглядывал эту темную фигуру, а на самом деле, наверное, днями. И никогда напрямую: с того момента, как я впервые понял, что символизирует статуэтка, задвинутая между пустой бутылкой «Ardbeg» [64] и фотографией Башни дьявола [65] в рамке, я боялся опустить свой взгляд ниже колена святого Михаила. Мой страх возник от сознания того, что мне не следовало так интересоваться дьяволом. Страх, что накладывался на более примитивное опасение, мол, если я буду смотреть на него, он заметит меня и, раздраженный тем, что его увидели в такой унизительной позе, унесет меня в ад. И пока я делал вид, что рассматриваю другие предметы на отцовском столе, изображая интерес к открытке с репродукции «Танца» Матисса, я украдкой поглядывал на статую – то на закованную руку, то на выпученный глаз. Дело в том, что прежде я не видел изображений дьявола. Время от времени он появлялся в старых мультфильмах «Warner Brothers», на которые я тратил час после школы, но этот персонаж был настолько стилизован, что я полагал, что он приходился троюродным братом Багза Банни и Даффи Дака. Папина статуэтка была стилизована под барокко, но по молодости этого я еще не понимал. Она не должна была вызывать смех, нацеленная на то, чтобы показать вещи такими, какие они есть на самом деле, – что наполняло ее огромной силой. Вот он – тот, о котором мой отец упоминал в своем любимом выражении и о котором моя мать, казалось, знала бесконечное количество историй. Служительница нашей воскресной церкви на самом деле была довольно прогрессивным человеком, продуктом влияния шестидесятых годов на все аспекты американской жизни, и дьявол редко, если вообще когда-либо, упоминался в ее проповедях: вместо этого она предпочитала сосредоточиться на своего рода религиозно-ориентированном руководстве по личностному росту, проповедях, которые были пресвитерианским аналогом материалов Энн Ландерс [66] и Дир Эбби [67].

Мама, однако, выросла в более строгой церкви и, хотя утверждала, что презирает ее акцент на грехе, проклятии и дьяволе, – сохранила большой объем информации, которую папа охотно дополнял деталями, почерпнутыми из своего чтива. «Представить не могу, зачем тебе это знать», – частенько говорила мама, прежде чем ответить на любой задаваемый мною вопрос более подробно, чем я ожидал. А свой ответ всегда оканчивала так: «Но ты же хороший мальчик, тебе нет нужды беспокоиться об этом», – словами, которые быстро утрачивали свою силу утешения, если, конечно, они ею обладали. От мамы я узнал, что ад – это огненное озеро и что обреченных на муки там грызут черви, что дьявол в конечном счете останется там на веки вечные, но в данный момент может свободно покидать его, навещать Землю и возвращаться, и более того, до окончательного заточения в аду ему будет позволено править нашей планетой в течение тысячи лет. Кстати, об этом прописано в самой Библии, то есть такой финал гарантирован той самой книгой, которую дьявол должен, по идее, презирать.

Отец всячески дополнял подробностями информацию, которую я получал от мамы. На обратной стороне меню закусочной он набросал мне приблизительную карту ада, каким его видел Данте, вкупе с крошечным дьяволом, запертым в ледяном озере в надире великой ямы тем самым ветром, который нагоняли его крылья, когда он изо всех сил пытался освободиться. (Я спросил папу, составлял ли Данте карту рая, папа ответил: да, но никто не читал эту часть произведения, слишком уж она скучна.) Он рассказал мне, что Клайв Стейплз Льюис придерживался мнения, что дьявол вечно голоден, а ад – это место, где каждый пытается слопать каждого. (Он также поделился со мной идеей Льюиса о том, что из ада каждые десять минут отправляются автобусы, которые доставляют людей в рай, да только большинство обитателей ада слишком поглощены собой, чтобы сесть на них; но эта версия ада середины ХХ века как места вечного нарциссизма очень не соответствовала всему тому, что я уже знал, и потому казалась мне совсем неубедительной. В этом отношении не слишком убедил меня и рассказ отца о пьесе Сартра «За закрытыми дверями», хотя перспективу «оказаться-запертым-в-комнате-из-кото- рой-невозможно-выбраться» я нашел довольно жуткой.) И именно папа процитировал Мильтона – слова, что произнес Сатана, описывая свое состоя- ние:

Несчастный я! Куда же мне бежать
От вечного отчаянья и гнева?
Куда бегу, там Ад; я сам есть Ад;

И в низшей бездне бездна еще глубже

Грозит сожрать меня, разинув пасть:
В сравненье с ней мой Ад мне мнится Раем.[68]