Сефира и другие предательства

Я повернул голову, чтобы сказать что-нибудь оригинальное, типа: «Ну, значит, я получил дозу крысиного яда», и в этот момент меня охватил кайф. Это было ощущение тепла – как будто меня опустили в горячую ванну, только тепло истекало изнутри наружу. Все вокруг отступило, отдалилось. Даже переполнявшая меня удивительная вялость стала казаться приятно далекой. Соня дышала глубоко, и звук ее дыхания летел будто с обратной стороны Луны. У меня оказалось достаточно времени, чтобы успеть подумать: «Вот оно, вот то, что мне нужно», прежде чем все развалилось. Я разделился на кусочки – именно так я себя почувствовал. В один момент я пребывал внутри, я был той самой теплой жидкостью, а в следующий момент мой мозг как бы качнулся в одну сторону, а тело – в другую. Головокружение, которое ощущаешь, глядя вниз с верхотуры отвесной стены небоскреба, охватило меня, и блаженство, которым я не успел насладиться, уступило место панике – чистейшей и острой, какой мне знавать еще не приходилось. Вместо того, чтобы унести от источника приступов тревоги и паники, героин швырнул меня в их бурлящее нутро. Всякая надежда на то, что я смогу обрести контроль над своими тревогами, улетучилась. Остался лишь страх, скребущий череп изнутри. Я вдруг уверился, что стены гостиной на самом деле картонные и за ними ничего нет, и проделай я дыру в стене напротив – обнаружу, что смотрю сквозь нее на собственную макушку, а если обернусь – увижу позади себя дыру в стене, сквозь которую можно разглядеть собственный затылок. Что случилось с окружающим миром, со всем остальным, сказать я не мог, – лишь только то, что все это исчезло. Я с трудом поднялся с дивана, но тотчас рухнул: пластилиновые ноги не держали меня. От удара челюстью о деревянный пол перед глазами взорвались звезды, но хотя героин и притупил боль, она оставалась для меня страховочным тросиком, связующим звеном с реальностью. Вечерняя порция вьетнамской снеди, взятой навынос, наполнила горячим мой рот. Я пополз в ванную, с облегчением обнаружив, что она все еще существует, но меня вырвало прямо на пол, после чего я лег на прохладные плитки, изо всех сил стараясь сфокусировать зрение на одной из них и таким образом взять себя в руки. Ничего не получалось. Плитки пульсировали – двигались ко мне и отступали, как будто меня заперли в огромном керамическом сердце. Хотелось бы мне сказать, что отключился, что ужас и дичь миновали, а потом, несколько часов спустя, я проснулся в полном сознании. Я слыхал, что у некоторых людей, принимавших «кислоту» бывали «неудачные трипы» и рассудок выдавал им пугающие зрелища; я слышал о людях, для которых косячок был преддверием паранойи, и я испытывал легкое презрение к этим обоим типам нарков, этакий снобизм «ты-пить-не-умеешь». Я не знал, что героин может выдать такой мощный эффект, но много ли исследований я провел? Те сто пятьдесят минут – те девять тысяч секунд, – которые я пролежал на полу в ванной, были настолько близки к безумию, насколько я мог представить. Во всяком случае я находился в трех футах от границы между здравомыслием и безумием на неправильной стороне. Даже после того, как самое худшее закончилось, я остался лежать там же, слишком измученный, чтобы двигаться. Ни один из тех, кому я рассказывал о своей реакции на наркотик, не мог в это поверить – ни Соня, которая забрела в ванную на следующее утро (у нее от наркотика состояние глубокого спокойствия сменилось не менее глубоким сном), ни мой дилер, от острого желания задушить которого я с трудом сдержался при следующей нашей встрече, ни Алан, мой сосед снизу, проживший, как он сам выражался, весьма пеструю жизнь и, кажется, отведавший в ней всего понемногу.

– А может, это как-то связано с твоими приступами тревоги? – ответил он.

Его предположение прозвучало, на мой взгляд, достаточно иронично, чтобы показаться правдоподобным.

– Ну, по крайней мере, ты попробовал, – подвела итог Соня, что не слишком утешило меня.

О своем опыте применения препарата она умолчала – отчасти, как я понял, потому, что мой оказался настолько пугающим, но также и оттого, чувствовал я, что ощущения Сони превзошли ее ожидания, отчего недавние ее возражения теперь, по прошествии времени, представлялись абсурдными. Не окажись мой кайф столь чудовищным, я бы потребовал от нее подробностей. А так я довольствовался ее «Это было… приятно. Очень-очень приятно». Я полагал, что на этом наш эксперимент с героином завершился и больше обсуждать нечего.