Сефира и другие предательства

– Я вернулся в Штаты и сразу же заделал ей ребенка. А к концу лета мы поженились.

– Романтично, ничего не скажешь.

– Как-то так, – Бьюкенен пожал плечами.

– Вот почему ты пошел служить – надо было кормить молодую семью?

– И да, и нет. Отец Хайди владел несколькими ресторанами «Макдональдс», в течение первых шести месяцев нашего брака я попробовал работать замдиректора одного из них.

– С твоими навыками общения с людьми ваш брак, наверное, можно назвать счастливым?

Реплику, уже готовую сорваться с губ Бьюкенена, остановило появление официанта, обремененного напитками и едой. Он поставил перед ними тарелки со словами «мадам», «мсье», а затем, раздавая напитки, поинтересовался:

– Все в порядке? Ça va?

– Oui, – ответила Васкес. – C’est bon. Merçi.[29]

Официант отвесил легкий поклон и удалился.

В то время как Бьюкенен приноравливался, как бы получше взяться руками за свой чизбургер, Васкес проговорила:

– А я и не подозревала, что ты женат.

– Был… – уточнил Бьюкенен. – Во-первых, она вовсе не обрадовалась моему назначению, а когда дерьмо попало на вентилятор… – Он вгрызся в бургер. С полным булкой и мясом ртом он договорил: – Военный трибунал послужил тем поводом, в котором она нуждалась. «Не вынесла позора» – именно так и сказала. Унижением от того, что она была замужем за одним из охранников, замучивших до смерти невинного человека. Мол, каким примером я буду для нашего сына? Я пытался… Я пытался объяснить ей, что все не так. Что все было не… Ну, ты понимаешь, о чем я.

Васкес изучала свой затейливо свернутый блинчик:

– Ага, – обронила она. Мистер Уайт отдавал предпочтение кремневому ножу для работы, которую называл «тонкой».

– Раз уж ей так хотелось – хорошо, пусть, черт с ней. Но она сделала так, что я не могу видеться с сыном. Едва она решила, что мы расходимся, как тут же появился ее отец с деньгами на адвоката. Этот кретин звонит мне… прямо посреди заседания военного трибунала и говорит, что Хайди подает на развод… я не удивлен… мол, они собираются облегчить мне задачу: никаких алиментов, никаких пособий на ребенка, ничего. Единственная закавыка в том, что я должен отказаться от своих прав на все вышеперечисленное. В случае моего несогласия у них готовы документы на меня в суд, и как, мол, я оцениваю свои шансы перед судьей? Какой у меня оставался выбор?

Васкес попробовала кофе. Она увидела свою мать, придерживавшую для нее входную дверь, не в силах встретиться с ней взглядом.

– Скверно, конечно, что тот несчастный ублюдок умер – как там его звали? Если у тебя есть что-то, что, по-твоему, я должен знать…

– Махбуб Али, – сказала Васкес. «Да что ты за человек? – кричал ее отец. – Как вообще человек может участвовать в таких вещах?»

– Махбуб Али, – повторил Бьюкенен. – Скверно вообще все, что с ним случилось. Хотелось бы также знать, что происходило и с остальными из нас.

Остаток трапезы они провели в молчании. Когда официант вернулся и предложил им десерт, оба отказались.

II

Васкес составила список причин, по которым им следует пересечь Авеню и до Эйфелевой башни шагать на своих двоих, – от «это открытое, многолюдное пространство: не придумать лучшего места для анализа деталей плана» до «я хочу увидеть эту чертову Эйфелеву башню до того, как помру». Однако Бьюкенен согласился без возражений, не жаловался он и на пятнадцать евро, которые она потратила на солнцезащитные очки по пути туда. Васкес не было нужды спрашивать: наверняка он мыслями вернулся в бетонную комнату, которую они называли Клозетом с ее пропитанным вонью страха и мочи воздухом.