Сефира и другие предательства

От «Лонг Айленда» защипало язык; Герт кашлянула, опустила стакан, затем подняла его, чтобы отпить еще глоточек, побольше. Алкоголь теплым потоком хлынул в нее, будто помог словам подняться к губам:

– Речь о моем отце. Я хотела поговорить о другой женщине, с которой у него роман.

В Нью-Йоркском университете профессор, обучавшая Герт и ее однокурсников тонкостям перекрестного допроса, для описания взаимодействия адвоката и свидетеля использовала лексику, заимствованную из фехтования. Из порядка дюжины терминов, смысл которых она пояснила, Герт больше всего понравился «coup droit» – прямой укол. Как она поняла на занятиях и продолжает считать сейчас, свидетель, подвергнутый перекрестному допросу, ожидает, что вы попытаетесь его обмануть, подловить на какой-нибудь незначительной нестыковочке. Если адвокат противной стороны обладает здравомыслием, он подготовит подопечного именно к такой попытке, так что, по мнению Герт, было бы более эффективно (вкупе с эффектом неожиданности) сразу перейти к делу. Такая стратегия – как и любая другая – не всегда приводила к успеху, но когда срабатывала, на лицах свидетелей появлялось определенное выражение: мышцы вокруг глаз, губы реагировали на слова, которые разум еще не успел обработать, и Герт представлялось, будто ту же реакцию можно было увидеть на лице человека, в грудь которого ты только что вонзил клинок.

Именно это выражение овладело сейчас лицом Виктории. На мгновение показалось, что она пытается сбросить его, притвориться, будто вопрос Герт не задел ее так глубоко, как вышло на самом деле, но столь же быстро, как и возник, этот импульс угас. Руки ее не дрожали, она потянулась к солнцезащитным очкам и сняла их, обнажив запавшие, покрасневшие от вчерашних излишеств глаза. Виктория допила «Кровавую Мэри» и показала пустой бокал проходившей рядом официантке, которая кивнула и направилась к бару. Вздохнув, Виктория поставила его на стол и посмотрела на Герт, которая пыталась с помощью очередного глотка спиртного остановить кружение разума от триумфа и ужаса. Трепет, охватывавший Герт всякий раз, когда ее «coup droit» достигал цели, влек за собой груз такой сильной тоски, что сейчас она едва удерживалась, чтобы не вскочить со стула и выбежать из ресторана, прежде чем продолжить разговор. И в следующий раз, когда они увидятся с тетей Вики, они смогут сделать вид, будто его никогда не было.

Бежать, однако, было слишком поздно. Виктория уже говорила:

– Как ты узнала? Отец ведь тебе не рассказывал, не так ли? Представить не могу… ты узнала от матери? Это она тебе рассказала?

– Никто ничего мне не рассказывал, – ответила Герт. – Как-то вечером мы с Вебом обсуждали это, сложили дважды два и… Лет десять назад. Мы тогда заболтались допоздна, разговор шел о папе и маме, как это обычно бывает, и обо всех их маленьких… закидонах. Я сказала что-то вроде: «Похоже, у папы есть другая женщина», а Веб идею подхватил. Это из тех вещей, о которых и подумать немыслимо, что они могут оказаться правдой – для меня, во всяком случае, – но чем больше мы это обсуждали, тем больше находили смысла, тем на большее количество вопросов находились ответы. С тех пор мы с ним воспринимаем это как данность.

– Боже, – проговорила Виктория. – Десять лет?

Герт кивнула.

– И только сейчас… Почему вы не спросили меня об этом раньше?

– Какое-то время мы полагали, что лучше «не будить лихо, пока оно тихо». Веб на самом деле до сих пор так считает, он, кстати, не знает, что я сейчас говорю с тобой. Ну, а я… С недавних пор я для себя решила, что, так или иначе, должна знать наверняка. По крайней мере, я так думаю.

– Нет-нет, – сказала Виктория, – ты права. Вы должны знать. Мне следовало поговорить с вами… быть может, не десять лет назад, но уже давно пора. Вы должны понять…

Все, что требовалось для понимания Герт, было прервано возвращением официантки с напитком Виктории и их салатами. Герт смотрела на горку бобовых ростков, манго, бананов, рисовой лапши и арахиса перед собой и думала, что впервые испытывает такое отчетливое нежелание есть, как в эту минуту. С каждым вздохом ее внутреннее состояние резко менялось, необузданная ярость переходила в глубокую печаль, из которой проистекало горькое разочарование. То, что на вопрос официантки: «Могу ли я принести вам что-нибудь еще?» ей удалось проговорить: «Нет, спасибо, все хорошо», было скорее рефлекторным, чем реальным ответом. Не успела девушка отойти от их столика, Виктория уже пригубила свою следующую «Кровавую Мэри», а интерес к салату, похоже, сохранила не больший, чем Герт – к своему.

– Ну хорошо, – заговорила Виктория, опуская стакан. – Я хочу… Ты должна помнить, что твой отец любит твою мать. И она его любит. Несмотря ни на что, они любят друг друга так, как ни одна пара, которую я когда-либо знала. Обещай мне, что будешь об этом помнить.

– Я знаю, что они любят друг друга, – сказала Герт, хотя могла бы назвать несколько фактов, в которых была бы меньше уверена.