Сегодня мы живы

Матиас провел в племени кри целый год и впервые ощущал себя относительно безмятежным, хотя даже в самые светлые моменты жизни его психологический настрой вряд ли можно было назвать таковым. Вернее было бы сказать, что он наконец освободился от тягостных впечатлений последних лет, проведенных в Германии, до отъезда в Квебек, на родину матери. Унылый взвинченный коротышка, приводивший в неистовство целую нацию, повергал Матиаса в тоску. Он был разочарованным циником, и идеи нового пророка не изменили ни его характера, ни «антиобщественного» поведения. Выходки Матиаса вызывали гнев и неприятие отца и стоили ему нескольких часов за решеткой в полицейском участке на Александерплац[41].

До прихода нацистов к власти он жил в Берлине и предавался разгульным удовольствиям: бегал за юбками, пил, ввязывался в драки, играл, короче, был средоточием тех самых пороков, от которых партия Гитлера собиралась избавить несчастную Германию, чтобы она возродилась как феникс из пепла. В этом новом раю не было места молодым людям вроде Матиаса. Все вокруг повторяли ему это ad nauseam[42], так что он в конце концов поверил и сбежал на Крайний Север, разбив матери сердце.

Прошло время, и ему стало неуютно среди кри. Матиас никогда не ощущал своей принадлежности к чему-то или кому-то, разве что к субарктическому лесу, который оказал ему суровый, но честный прием и был невероятно красив. Он присоединился к маленькой группе трапперов, легко освоил ремесло, но остаться с ними не захотел и жил один, в компании своего пса, сдавал шкуры два раза в год и довольствовался совсем малым. Ледяной пейзаж, незыблемый с начала времен, умиротворял его своим равнодушием к человеку.

Матиас ошибался. Приютившие его индейцы прекрасно знали, что эта земля может быть очень гостеприимной, что она слышит людей, во всяком случае, тех, кто уважает ее и стремится к познанию. Матиас был таким, как все белые люди, он охотился, убивая без разбора, и не сочувствовал ни индейцам, ни лесным зверям. Его не занимала судьба растений, скал, рек и ветров. Любил он только свою собаку. Обитатели деревни не надеялись, что Матиас однажды изменит отношение к миру в целом и охоте в частности. Он был для них кем-то вроде Атуаша, одного из лесных чудовищ, пожирающих людей и разрушающих все вокруг. Не сдавалась только Чичучимаш, и ее усилия не остались тщетными. Единственный сын старой индианки утонул во время рыбалки, шаман предсказал, что однажды река вернет ей долг, поэтому она спасла глупого и злого белого человека и приняла в свое сердце, не зная, выживет ли он.

Матиас приобщился к языку кри, научился ставить капканы, воспринял ви́дение мира и систему верований индейцев, что позволило ему жить в относительной гармонии с себе подобными. Сам он не до конца это осознавал и посмеивался, когда Чичучимаш говорила: «Ты вылезаешь из шкуры Атуаша…» Монстр всегда жил в нем, и прогнать его не сумеют даже все индейцы мира. Матиас ушел от кри в свою трапперскую хижину, а в 1939-м вернулся в Германию и попал на пир к другому людоеду.

Рене лежала, уткнувшись в подмышку Матиаса, и тихонько бормотала во сне. Занимался рассвет, издалека доносились взрывы и стрельба. Малыш Жан ужасно раскашлялся. Во дворе часовой о чем-то разговаривал с двумя военными. Через несколько секунд они спустились в подвал. Люди просыпались, что-то недовольно бурчали. Рене подняла к Матиасу помятую мордашку: девочка была сильной и не по возрасту выносливой, но несколько лишних часов сна ей бы очень не помешали. Вновь прибывшие отдали честь Пайку и представились: один из них – двухметровый здоровяк, едва не задевавший макушкой потолок, – оказался капралом Робертом Тритсом из 28-й пехотной дивизии. Второго звали Джорджио Макбет. Лейтенант не задал им ни одного каверзного вопроса, чем очень опечалил Дэна.

– Ты все хорошо расслышал? – поинтересовался у него Пайк. – Уж наверное фрицы подобрали бы себе не такие дебильные фамилии…

– Если бы имели чувство юмора, – подал реплику Матиас.

Рассмеялись все – даже вышеупомянутые Тритс и Макбет. Эти бравые парни в последний момент вырвались из окружения и двигались вперед, пока не заметили ферму. Ходили слухи, что немцы пленных не берут.

Жюлю Паке не понравилось появление еще двух янки. Он стоял рядом с Матиасом и пытался понять, что происходит в «солдатском подвале». Сельский полицейский Юбер часто кивал и бурно жестикулировал.

– Они что, совсем близко?! – Матиас кивнул. – Если боши найдут здесь америкашек, убьют нас всех. Пусть убираются! Сейчас я им скажу…

Сознательно или нет, но Жюль исключил Матиаса из числа тех, кого хотел бы изгнать с фермы. Возможно, он питал некое смутное подозрение на его счет или чуял инаковость Матиаса, не понимая ее природы? Вполне вероятно. Матиас исподтишка наблюдал за Паке. Фермер был в ярости, он орал, а подхалим Юбер подвякивал проникновенным тоном, повторяя каждое слово.

Жюль хотел, чтобы «все немедленно убрались».

– Это мой подвал! – разорялся он.