Сегодня мы живы

Матиас был разочарован. Он питал тайную надежду, что индианка откроет ему хоть часть будущего, даст смутное представление о том, что его ждет, скажет слово, произнесет загадочную фразу. Один белый траппер – они вместе охотились – как-то рассказал, что шаман из племени Черноногих наделил его даром предвидения. Трактовать картинки он не умел, но были они очень яркие и совершенно реалистичные. Чичучимаш не сделает ему подобного подарка, потому что он не готов его принять.

– Мне нечего тебе сказать… – Она угадала его мысли.

– А мне ничего от тебя и не нужно, – высокомерно бросил он в ответ.

– Еще как нужно! Но я не вижу. Все скрыто. А когда я грежу о тебе, никогда не вижу лица. Так-то вот…

Она встала, надела шерстяную шапку, накинула поверх дубленой куртки клетчатое одеяло. Они молча дошли до деревни, светя под ноги масляной лампой. Крак радовался ночной прогулке, не предчувствуя своего будущего, ведь, покидая хижину, его хозяин и сам не знал, как поступит. Крак остался в деревне, и Матиас до сих пор не забыл укоризненный взгляд собачьих глаз и был обречен жалеть об этом до конца жизни. В тот день он последний раз видел тех, кем дорожил больше всего на свете. Пока не встретил Рене.

12

Жюль Паке затянул «О Святая ночь»[69]. Голос у него был сильный и довольно красивый, ему внимали с благоговением, как хору в церкви. Подпевать никто не решался – разве что шептали едва слышно, – и только Филибер воодушевился и вдруг вступил на словах: «Надежда счастьем сердце наполняет! Вдали горит грядущих дней заря». Голос у парня был высокий, он отчаянно фальшивил, сбивался на трудных нотах: «Он знает жизнь, Он испытал мученья. Пади пред Ним, признай Его Царем!», – но не сдавался. «Христос – Господь! Хвала Ему навеки! Ему вся власть и честь принадлежит!» – взвыл он, и детишки покатились со смеху, а взрослые – все, кроме Жюля, – сконфуженно потупили глаза. Филибер ничего не замечал, он вкладывал в пение всю свою чистую простую душу, но именно его невыносимый голос был всего милее ушам Господа, ибо «блаженны нищие духом […][70]».

Торжественная часть вечера сменилась развлекательной. Берта принесла проигрыватель и несколько пластинок. По просьбе американцев начали с Мориса Шевалье[71], потом поставили Мистенгет[72], следом за ней – несколько танго, а потом и яву[73]. Жюль пригласил жену, Пайк – Сидони, Жанна пошла с Максом, Филибер тоже нашел партнершу. Юбер выбирал мелодии и следил, чтобы игла не съезжала с пластинки. Когда отзвучала зажигательная ява, он перешел к серьезной музыке и завел Штрауса. При первых аккордах вальса «На прекрасном голубом Дунае» импровизированный танцпол мгновенно заполнился парами. Жанна направилась к Матиасу, протянула руку. Голова приятно кружилась от выпитого, она чувствовала, что сегодня ей все позволено, и не приняла бы отказа. Матиас обнял девушку левой рукой, элегантно поднял правую, приняв ладонь партнерши, и они закружились. Он едва касался Жанны, но вел уверенно и так красиво, что остальные танцоры почти сразу превратились в зрителей. Жанна, легкая и гибкая, словно бы плыла по воздуху и излучала счастье.

Дэн наблюдал, до крови кусая губы. Рене заметила, что американец то и дело бросает на соперника косые завистливые взгляды, и почувствовала беспокойство. Жанна и Матиас кружились в танце, она улыбалась, он был сдержан, элегантен и держал спину очень прямо. «И где же это охотник за бобровыми хвостами насобачился вальсировать, как Кларк Гейбл?[74]» – злился Дэн.

Ритм музыки ускорился – близилась кода. Жанна безудержно смеялась, Матиас тоже поддался волшебству танца. Рене не спускала глаз с лица Дэна, завороженно следившего за парой. Венский вальс закончился на самой выразительной ноте, запыхавшиеся танцоры застыли на месте лицом друг к другу… И тут Матиас сделал нечто немыслимое, чудовищное – поклонился, прижав ладони к бокам, и щелкнул каблуками.

– Этот тип – немец! – заорал встрепенувшийся Дэн. – Он – грязный шпион!

Никто не шелохнулся, не произнес ни слова. Матиас не пошутил в ответ, не попытался срезать американца насмешливой репликой. Он так удивился, что несколько секунд стоял молча, а потом молниеносным движением схватил лежавший на лавке автомат, прицелился и скомандовал:

– Жанна, два одеяла. Берта, мою куртку!

Девушка смотрела на него пустыми глазами, не в силах двинуться с места. Берта подчинилась.

– Отдайте Рене.

Девочка высвободилась из рук Жинетты и пошла к фермерше. Ее лицо выражало свирепую радость. Она протянула руки, чтобы взять вещи, но Берта отступила на шаг, и Матиас повторил приказ:

– Отдайте!

И Берта отдала. Рене прижала сверток к себе и посмотрела на Матиаса: «Что дальше?» Люди выглядели совершенно растерянными и все еще не могли осознать, чему стали свидетелями. Все произошло слишком быстро. Матиас перестал быть симпатягой, который только что выпивал и смеялся вместе со всеми. Он направил на них оружие, стал бездушной машиной для убийства. Как будто решив снять последние сомнения, Матиас процедил сквозь зубы:

– Я пристрелю любого, кто шевельнется. Все поняли?