Сегодня – позавчера. Испытание сталью

— То-то и оно. Страшно даже было. Печи тёплые, постели — расправлены, в умывальниках — вода. Припасы — в ангарах и погребах. Не велики, конечно, но были! И ни одной живой души! Как все разом испарились в мире, только мы одни и остались. От одной мысли такой озноб колотил. Чертовщина прямо мерещиться начала.

Особист покачал головой, вздохнул, потёр глаза, с горестью посмотрел на пустую кружку, чай в которой иссяк уже час назад, и встал:

— Караул! Отведите арестованного на гауптвахту. Завтра продолжим выслушивать похождения бравого солдата Швейка.

Не верит. Это я тебе ещё не всё рассказываю. На самом деле было ещё сложнее всё.

— Сколько нам ещё идти? — спросил я Пяткина.

Сфинкс показывает мне ряд символов. Они мне ничего не говорят. Правильно — нашей системы счисления он не знает, да и цифр-букв — тоже. А я не знаю — его.

Пришелец, кули! С самого Сатурна. Или Марса. И не зелёный. Такой же человек, как и все. Уж если бы была разница в физиологии, в лагерном лазарете бы заметили. Не совсем же они тормоза? Пусть и не сильно квалифицированный медперсонал был, но всё же заметили бы отличия, если бы они были. Два сердца, например. Или кровь — синяя, как у медуз. А так — тишина. Значит, хомо, тот, что сапиенс. Что от обезьяны с Божьей помощью. Ха-ха! У них, на Сатурне, тоже были обезьяны, тоже друг друга палками по головам колотили, чтобы поумнеть и резко изменить генетический код.

А может, не пришелец, а попаданец? И не из космоса, а из будущего? Или очень старательно забытого прошлого. Тоже можно допустить. И не космолёт там, а ДэЛориан. Тот, что машина времени. А этот — Марти Макфлай. Тот тоже угодил к ковбоям и индейцам, как колбаса в рукомойник. И оделся в соответствующий эпохе костюм, а случился форсмажор — и вот он беспомощный лежит перед бежавшими военнопленными в лесу в окружении врагов. Бывает!

Довожу его до машины времени, и он меня подбрасывает до 2010 года. Или хоть до 2000-го. Иех-х-ха! Мечты, мечты, где ваша сладость? Ладно, будет надеждой номер раз.

Символы в рамке, удерживаемой сфинксом, меняются, но мне они — филькина грамота. Из каких ты времён, если ни кириллицы, ни латиницы, ни арабских цифр ты не знаешь?

— Ладно, давай иначе. Ты же понимаешь, о чём я говорю? Понимаешь. Прикинь, сколько нам дней ещё идти, если будем двигаться с той же неспешностью? Один, два, больше?

При этом я оттопыривал пальцы.

Сфинкс показал мне палец, потом палец раздвоимся. Я подождал ещё немного. Нет, больше пальцы не почковались. Понятно — два дня. Уже хлеб. А то у меня рука чернеть начала. А вонять — и того раньше.

Шорох.

— Что там, Громозека?

— Крыса.

— Человекоподобная?

— Угум!

— Ясно. Проследи, как он сообщения хозяевам передаёт.

— Угум.

А потом посмотрел в глаза Пяткину:

— А твой аппарат им не достанется?

Угол рта, что ещё слушался его воли, пополз в усмешке. Страшная гримаса. Блин, лучше смерть, чем вот так, поленом! А сфинкс показал мне, как семечка превращается в гриб.

— Это основной вариант?

Глазами право-лево.

— Резервный?

Молчит.

— Запасной? Последний?

Моргает. Не всё он понимает, что я говорю.

Понятно, есть у аппарата режим самоликвидации. И судя по рисунку гриба — он схож по мощности с ядерным взрывом.

Испугался ли я? С чего вдруг? Страшный конец всяко лучше бесконечного страха. Так что пусть Крыс стучит. Немцев прихватим с собой в Царство Вечной Охоты. И чем больше, тем лучше. Пусть кучкуются. Накроет побольше.

Покер по-эсэсовски

Ночью меня разбудил Громозека.

— Ты чё, душара?

— Слышишь? Узнаёшь?

Стук. Дерево о дерево. Мелодия складывается. И даже знакомая. Хорошо живет на свете Винни Пух? Плохо. Потому и не поёт он вслух. Вилли. Только он может знать этот мотив. Остальные — или наши, или эти двое «агентов».

— Зовёт.

— Сам уже понял. На хрена?

— Пришло время договариваться? Они получили письма твоих пятконосцев.

— Да это понятно и ежу. Идти?

— Решай сам.

— Влом мне тащиться. Пригрелся. И любопытно. Пойду. Терять мне всё одно — нечего.

— Ну, здравствуй, Вилли? Как твоё драгоценное здоровье?

— Вашими молитвами, Виктор Иванович.

— По-русски ты стал шпрехать лучше. И акцент стал мягче.

— Интенсивная практика.

— Понятно. Работа. Ты меня не послушал и остался на службе. Даже в карьере продвинулся. С «Аненербэ» связался, да не ночью оно будет помянуто.

— У меня не было выбора.

— Выбор есть всегда.

— Не всегда он приемлем. Я — один, Виктор Иванович, выходите.