Секрет королевы

Он хочет, чтобы народ снова проникся расположением к нам, а значит, они должны узреть нас вместе.

Что до Хансена, то сегодня он почти не говорил со мной. Когда он явился в мои покои несколько дней назад и увидел меня в объятиях Кэла, мне показалось, что он в ярости. Но потом он всего-навсего отвел меня в свои покои и позволил мне спать одной в моей собственной комнате, той самой, где я находилась после того, как меня опоили дурманом. И в следующие несколько дней не беспокоил меня, так что я начала думать, что все обойдется. А сегодня утром Вария разбудила меня ни свет ни заря и сообщила, что герцог хочет поговорить с Хансеном и мной, а затем нам надо будет отправиться в эту поездку. У нас не было времени для разговоров, и, надо думать, это к лучшему.

И вот теперь мы едем бок о бок, закутанные в шерсть и меха, улыбаясь всем, но не друг другу.

Скоро мы прибудем в деревню Чана и спешимся, чтобы нам подали по кружке эля и чтобы возглавить разбивание льда в общественном колодце. Герцог описал эту церемонию только в общих чертах, Рима же рассказала о ней подробнее. О ней толкуют даже в горах, сказала она, и желают увидеть ее. Дети в венках из вереска будут петь песни, и нас угостят местным напитком, приготовленным из тутовых ягод. При этом нас постоянно будут окружать гвардейцы, держа наготове копья, чтобы пронзить любого, кто подойдет слишком близко или будет делать резкие движения. Я не уверена, что это то, на что рассчитывал герцог, но у всех нас нервы сейчас на пределе.

Теперь многое должно измениться – ведь афразианцы разгромлены, и Свитки Деи наконец найдены. И я тоже должна измениться. Я королева Монтриса и Реновии, и я должна принять эту страну и полюбить ее. Как бы прекрасна и внушительна ни была Виолла Руза, это всегда был дворец моей матери, а не мой дом. Мой дом в Реновии находился не там, а на ферме моих тетушек.

Так что же мне делать, как повернуть мое нахождение здесь в свою пользу?

Мы въезжаем в Чану, когда утро уже вступило в свои права. Как мне рассказывали, летом тут красиво, но сейчас, зимой, здешние улочки грязны и везде пахнет свиным навозом. Толпа встречающих невелика, и я не знаю, потому ли это, что жители деревни предпочитают держаться от нас подальше, или же потому, что гвардейцы решили так минимизировать риск.

Хансен терпеть не может такие встречи, но сегодня он полон воодушевления и даже снимает свои кожаные перчатки, чтобы было проще держать в руках кружку эля. Моя задача сегодня сводится к тому, чтобы стоять рядом с ним и играть роль его преданной жены.

Здесь стоит и местный сеньор в простецком плаще из заячьих шкурок, он кланяется и ведет нас к колодцу. Его зовут Форданом, и лицо его пухленькой жены Тарин раскраснелось от сознания того, что ей предстоит встретить такую важную особу, как я. Она приседает передо мной в таком долгом реверансе, что я начинаю гадать, не надо ли мне помочь ей встать. Но затем я вижу, что она добрая женщина и хочет, чтобы я чувствовала себя здесь как дома.

– Для нас такая честь принимать у себя ваши величества, – шепчет она, когда мы идем по узкой тропинке из соломы, которую набросали в грязь, чтобы было удобнее ступать. – Мы все слышали о вашей славной победе над афразианцами в Монте. Мы восхищены вашим искусным владением луком, ваше величество. Вы сами пустили ту смертоносную стрелу?

– Это была моя идея, – бросает Хансен через плечо. – Это я дал королеве лук и запалил стрелу в огне камина.

– Мы с мужем всегда действуем в полном согласии, – говорю я леди Тарин, и она улыбается мне так тепло, что мне хочется плакать. Возможно, жители Монтриса в самом деле примут и полюбят меня.

– Нам повезло, что вы здесь, – замечает леди Тарин. – Я говорю не только о Чане, а вообще о Монтрисе. Мы так рады, что вы среди нас. Я всегда надеялась, что Деллафиоре вернутся, но я не смела кому-то это сказать. Мы так долго жили во тьме, в окружении угроз. Но теперь у нас, возможно, есть шанс на спокойное и мирное будущее, и мы снова будем едины, как в прежние дни много лет назад.

К моим глазам подступают слезы. Моя матушка была бы рада это слышать. Мой отец – тот, которого я никогда не знала, – погиб, пытаясь нас объединить.

– Да благословит вас Дея, – говорю я, сжав руку леди Тарин, и она краснеет. Моя мать была бы в ужасе от того, что я прикоснулась к кому-то из местного мелкопоместного дворянства. Сама она, если речь не идет о членах нашей семьи, разрешает другим самое большее поцеловать свою руку, да и то через перчатку. Но мне все равно. Когда мы с Хансеном выехали из Монта в прошлый раз, люди были настроены против нас. Вернее, против меня. А теперь есть кто-то, относящийся ко мне по-доброму, – пусть это только один человек, но это все же лучше, чем вообще никто.