Секретарь

Лёшка не почувствовал. Вернее, этот рывок на фоне того, что он испытывал, был комариным укусом. Его трясло и дробило. Перемалывало, будто в камнедробилке. Мысли мешались. Звенело: это всё? Всё? Вот и всё? Сквир, сквир, вянгэ, даже хъёлинга… Но в кулаке, незаметно зажатый, обжигал, рвался из пальцев, тяжелел огненный ком. Так сказать, средство последнего удара.

Мёртвая, блин, рука.

Собственно, наверное, на этом бы всё и кончилось. Прости, мамуля.

Терёхин столбом застыл на верхней ступеньке, щупая и никак не нащупывая кобуру на поясе. Пальцы ошиблись сантиметров на десять и впустую ковыряли воздух.

— Сергей Викторович.

— Что?

Сергей Викторович посмотрел вглубь полутёмного зала и язвительные слова застряли у него в горле. Он даже не смог сообразить, на что похоже замершее у одной из колонн существо. На богомола ростом с человека? На ящерицу? На муравья? Шесть лап. И ещё две лапки на груди. И длинная шея. И морда. И узор.

— Терёхин, — прошептал Сергей Викторович, — Терёхин, надо стрелять.

— Да-да-да, — закивал охранник, наконец поймав клапан на кобуре.

— Это что, Сергей Викторович? — спросил Зубарев.

— Не видишь? Жопа.

Существо, перебрав лапами, вдруг повернуло морду к ним. В слепых глазах дрогнула мутная тень вертикального зрачка. Раздался тонкий свист.

— Терёхин, стреляй! — крикнул Сергей Викторович.

— Да-да.

Терёхин навёл травматический пистолет.

Он успел выстрелить два раза, а Зубарев — один раз, потому что с высоты на них, сметая с лестницы, упала ещё одна тварь.

Хлопки последовавших выстрелов показались Лёшке чересчур громкими. Божественными. Их было три. Правда, только один, первый, попал в цель и лишил хъёлинга с обожжённой мордой ещё и глаза.

Хъёлинг тут же пропал, нырнул в ойме, и это дало Лёшке немного времени. Позвякивая, выходили из тела иглы стяжек, мышцы, кости, казалось, вставали на места, стало можно повернуться на бок, опереться на локоть, встать. Почувствовать себя живым.

Господи, какая это была сладость!

Жив. Жив! Суки, я ещё вам… Скалясь, Лёшка провалился в золотистый слой и, оттолкнувшись, пролетел к лестнице, на нижних ступеньках которой неподвижно скрючился мужчина в костюме. Второй мужчина, в форме охранника, тоже съехал вниз, но застрял рукой в перилах. На белом лице его запечатлелась страшная гримаса. Волосы стояли дыбом. Третьего мужчину хъёлинги оттянули к окну и теперь стояли над ним, словно над почившим товарищем.

Из ойме Лёшка видел, как тонкая струйка ца перетекает от человека к хъёлингам, как они, не беспокоясь об остальных скованных болью людях, пьют его, будто сок через трубочку. Ах, как исполнившийся холодной ненависти Лёшка врезал им! Хъёлинги ещё расположились удобно, на одной линии. Осталось лишь, вываливаясь из ойме, закрутить обжигающий ладонь ком.

Фаерболл!

Ух! Беззвучно дрогнули стены. Подскочили маты. Накопленной энергии хватило, чтобы первая тварь развалилась пополам. Морда на длинной шее, присвистнув, уткнулась в пол. Задняя часть с парой лап и завитком хвоста, брызгая синей кровью и вращаясь, словно пропеллер, отлетела метра на три.

Второму хъёлингу тоже досталось прилично. Лёшкино ца выжгло глубокую дыру в его боку, но он успел удрать за слой, проскользнув когтями на кляксе грязной слизи. И теперь уже Лёшка бросился за ним в погоню, понимая, что даже смертельно раненую тварь необходимо добить.

Догонять, впрочем, не пришлось.

Хъёлинг через мгновение проявился около раздевалок, надеясь, видимо, уползти обратно в Ке-Омм. Лёшка спикировал на него сверху, прямо в череп запуская огненную пулю ца. Бам! Лапы хъёлинга разъехались в стороны, и он шлёпнулся на брюхо. Из раны плеснуло. Единственный глаз на обожжённой морде, белея, уставился в потолок.

С минуту Лёшка гасил о мёртвую тварь один фаерболл за другим, выплёскивая напряжение, крича и хохоча, пока внутренний голос не прикрикнул на него: хватит! Хватит! Это ещё не всё. Хъёлинг слабо дымился.

Не всё.

Лёшка, устало ссутулившись, отступил. Теперь уж точно не вянгэ. Пара гадин на счету есть. Давайте следующих.

— Давайте следующих! — хрипло выдохнул он.

И тяжело опустился на пол. Оказалось, руки, рубашка-поло, штанины джинсов все в грязи, синей и красной крови, чужой и своей, в пухе. Лёшка кое-как оттёр пальцы, потрогал корку, запёкшуюся на месте вырванных волос. Ныли отвыкшие от нагрузок мышцы, в голове звенело, эхо болевых стяжек кусало то здесь, то там.

Зал был разгромлен, «груши» — сорваны с цепей, на колоннах узором присутствовали глубокие царапины, доски пола дыбились в четырёх местах. Всюду щетки, кровь, обрывки. Сдохнуть можно. И это ещё цветочки. Два хъёлинга…

Да хоть тридцать два. Лёшка посмотрел на посверкивающий проём. Давай, рожай. Люди ждут. Он сжал кулаки. В раздевалке что-то треснуло и с грохотом обвалилось. Вся пристройка из четырёх комнат закачалась и пошла трещинами.

Лёшка поднялся.

— Готов.

Женька попросил водителя остановить маршрутное такси у швейной фабрики.

На выходе бледный Тёмыч зацепился рукавом за какую-то железку и едва не порвал свой плащ. Секунд десять сражался.