Секретарь

Зелень осыпалась. Через несколько секунд от раны не осталось и этого следа. Ромка удивленно потёр бок ладонью, послюнявив пальцы, смазал кровь и поднял голову.

— Не понял.

— Всё… хорошо, — с усилием произнёс Мёленбек и щёлкнул пальцами.

Ромка моргнул.

— Вы вообще, конечно, — сказал он, оглянувшись на Мальгрува, и широко зевнул. — С такими размерами…

Глаза его закрылись, и он повалился боком прямо на руки великану.

— Тише, это сон, — сказал Иахим вскинувшемуся Лёшке. — Он уснул. Не умер, уснул. Всё в порядке.

— Зачем?

— Не всё ему… стоит знать, — произнёс Мёленбек. — Мы ещё… не закончили. — Он чуть качнул головой в направлении Мурзы. — Иди к нему.

Лёшка посмотрел, как Мальгрув бережно пристраивает Ромку к бортику на разогретых ступеньках крыльца, и поднялся. Мурза, ухмыляясь, ждал, когда он подойдёт ближе. В ухмылке прятался страх.

— Странные у вас фокусы, — сказал Мурза.

Лёшка промолчал. Взгляд его упал на нож, всё ещё зажатый у Мурзы в кулаке. Его можно было выломать из пальцев. У него же есть право? За то, что тот сделал с Ромкой. Кто с мечом к нам придёт…

— Мы можем договориться, — сказал Мурза. — Я забуду о тебе, о твоём брате…

Один из всеми забытых загонщиков вдруг протяжно простонал, привстал на руках и рухнул в траву снова.

Мурза стукнул зубами, будто от холода.

— Девчонку твою тоже забуду.

— Знаешь, что сделаем? — Объявившийся рядом с Лёшкой Штессан прищурился на Мурзу. — Побалуем нашего храбреца стяжкой.

— А получится? — спросил Лёшка.

— Не факт. Но объект у нас неподвижный, отвратительный, насквозь испорченный, хуже хъёлинга. Думаю, попытаться стоит. Ныряй в ойме и слушай меня.

Солнце скрылось за краем крыши. Тень дома накрыла двор. За бетонным забором протарахтел мотоцикл. Лёшка оглянулся на Мёленбека. Цайс-мастер, казалось, стал ещё меньше. Плечи его были мокры — снежные эполеты растаяли. Что-то с ним не то, подумал Лёшка, но медлить было некогда.

Он шагнул в ойме. Глаза у Мурзы вытаращились. Сложно остаться спокойным, когда у тебя прямо из-под носа исчезает человек.

— Смотри на вянгэ, — сказал Иахим. — Смотри, как на Фраги и Итерварра. Определи его суть. Выдели её. Считай его мысли.

Лёшка обошёл Мурзу и встал от него слева.

— Копи в себе ца, — продолжал Штессан.

Мурза пытался глазами заглянуть себе за спину. Видимо, был уверен, что Лёшка переместился туда. Ухмылка с лица сошла. О чём он думал? Это было просто. Лёшка видел, как ему непривычно, неуютно в роли пленника. Недоумение соседствовало со страхом, ощущением ошибки, досадой, что всё так удачно складывалось и не сложилось.

Присутствовала и радость: как пацана отрихтовал, любо-дорого, страшилище. И брата его порезал, но, видимо, не до конца. Это жалко.

Плавали в Мурзе и другие мысли. Гипноз? Не гипноз? Пыхарь и Липа — суки. А всех остальных быстро обработали. Легли как кегли по сторонам. Страйк! Или это тоже гипноз? Кажется тебе, что стоишь, не двигаясь, в идиотском дворе, а на самом деле до сих пор сидишь в «паджеро». И ущипнуть себя нет никакой возможности, чтобы удостовериться.

Но — интересные комики. Циркачи! Жилет с пластинами, натурально. И сабля у другого. Великан вообще, скорее всего, тугодум, всё в массу. На стероидах, наверное, сидит. Его бы, конечно, под себя подгрести. Это был бы номер. Завалиться с таким дуболомом к Зиме, спросить про косарь баксов долга, посмотреть на его реакцию.

Где этот мальчишка, в конце концов?

Лёшка не ощущал в Мурзе ни раскаяния, ни жалости, ни угрызений совести. Не имел он и способности думать о последствиях наперёд. Мурза летел по ветру своих желаний, а желания у него были как угри или морские змеи в мутной воде, опасные, хищные, жестокие. Других не водилось.

— Найди самую жуть, самую мерзость, так любимую им, — прорезался голос Иахима. — Найди зло, что он есть.

Это было сложно.

Мысли вились в Мурзе, сплетались в один клубок. Казалось, будто сунул руку в аквариум, кишащий гадами. Ведёшь осторожно ладонь, а вокруг, царапая чешуйками, проскальзывая под пальцами, снуют змеи, шипят, покусывают, вот-вот наберутся смелости и набросятся. Где тут ухватить самую жирную?

— Если видишь ненависть, направленную на тебя, — словно услышал Штессан, — возьми её.

— Хорошо, — прошептал Лёшка.

Он потянулся к черной, с алыми прожилками змее внутри Мурзы. Змея хранила образ Лёшки, его глаза, его прыжок с лестницы, дом, в котором он жил, огрызок кирпичной стены у стройки на Егорова, Ленкин подъезд и то, как он пятился к нему спиной.

Змея была пропитана ядом.

— Возьми её, — повторил мечник. — И надень ошейник из своего ца. Это особая стяжка. Не на тело, на мысль. Затяни крепко-накрепко.

Ненависть извивалась и шипела. Лёшка посмотрел ей в слепые глаза, встряхнул. Шарик ца наплыл и, вытянувшись, охватил змею под маленькой, рассерженной головой тесным золотистым кольцом, врезался в чешую.

— Если готово, — сказал Иахим, — оставь его ненависть ему.

Лёшка кивнул и отпустил окольцованную змею обратно. Поблёскивая золотом, гад поспешно скрылся среди себе подобных. Интересно, подумалось, делает ли кольцо гада королём всех гадов?