Секретарь

Пощелкав пьезозажигалкой, Лена заставила конфорку на плите разродиться лепестками огня.

— Ну, я не хочу вас объедать, если вы экономите, — вздохнул Лёшка. — Можно три яйца?

— И кусок колбасы?

— Если есть.

Когда яйца зашкворчали на сковороде, Лёшка с огорчением подумал, что трёх штук, наверное, будет мало. Тут ведь, как дурак, пол-дня в ойме, пока, блин, из штольни выползешь… А Мёленбек, как знал: иди вон, подумай…

Ш-ш-ш — зашипела, составив компанию яйцам, колбаса.

Лёшка даже привстал, наблюдая, как там она, среди белка и желтка, бедная, жарится. Рот наполнился слюной. Всех мыслей осталось: о-о-о!

Лена рассмеялась, увидев выражение его лица.

— Да, это от души!

Лёшка нахмурился.

— Это из какого-то фильма, да?

— Из «Формулы любви». Там граф Калиостро вилку за ужином съел, а доктор… — Лена с опаской посмотрела на приготовленную для гостя вилку в собственной руке. — Я надеюсь, ты не ученик Калиостро?

— Куда мне! — Лёшка принял с вилкой кусок хлеба. — Я спец по более съедобным предметам. А «теряю былую лёгкость» тоже оттуда?

— Ага, Маргадон говорил. Ну, Фарада. Осторожнее!

Подставив разделочную доску, Лена опустила пышущую жаром сковороду перед Лёшкой.

— Можно?

— На старт! Внимание…

— Да ну тебя, Ленка!

Лёшка заелозил вилкой по сковороде. Ах! Пробитый желток потёк вязкой кровью. В рот его, в рот! Кто следующий?

Девушка смотрела на жадную расправу с яичницей, и взгляд её то уплывал куда-то далеко, то возвращался, фокусируясь на хлебных крошках или капле масла в уголке Лёшкиной губы.

— Ничего вкуснее не ел, — сказал он, дожевав колбасу.

— Знаешь, это приятно.

Лёшка покраснел.

— Я просто с утра, ну, всякая секретарская работа… — он опустил глаза к пустой сковороде. — Правда, тебе ничего не оставил.

— Чаю? — спросила Лена.

Лёшка кивнул.

— А папа у тебя… Зачем ему были нужны такие деньги, ты знаешь? Он прогорел на чём-то?

Лена налила в чайник водопроводной воды и поставила его на плиту.

— Говорят, что он всё проиграл, — тихо сказала она.

— В автоматы?

— В клубе, там, за рынком. Сначала свою зарплату, потом кредит в «Сбербанке», а потом играл в долг. Три дня напролёт.

— И не спал?

— Сюда приходил утром и спал.

— Но он хоть как-то это объяснил?

— Лёш, тебе всегда и всё объясняют? — грустно спросила Лена. — Папа просто исчез, и всё.

Лёшка покачал головой.

— Знаешь, я бы так… Он же вас подставил!

— Может, он подумал, что, исчезнув, он нас спасает.

— И спас?

— Лёш, давай о чём-нибудь другом? — дрогнувшим голосом попросила Лена.

Она приготовила чашки и вложила в них по чайному пакетику. Лёшка вдруг сообразил, что своими репликами делает только хуже. Идиот же! Несколько секунд он следил за отрывистыми движениями ее рук, за глазами, которые мёртво уставились на узор на стенной плитке, и от невозможности как-то мгновенно помочь, от желания защитить, спасти, вызвать улыбку испытал настоящую муку.

— Я могу рассказать тебе про ойме.

— Про что? — обернулась Лена.

— Про ойме. Ойме — это такая тьма…

И Лёшка рассказал про особняк, про Мёленбека, про хельманне и Штессана, сквиров и панциров, про ассаев и их пытки, про Шикуака, ледяной мир и Замок-на-Краю. Чай стыл в чашках. Лена сидела напротив со странной, недоверчивой улыбкой.

— Мне кажется, ты всё придумал.

— Ага, а это? — Лёшка вытянул из кармана монету-хельманне.

— Какая-то старинная монета, — сказала Лена, повертев хельманне в пальцах. — Просто, Лёш, извини, я уже выросла из сказок. Но спасибо за историю, она красивая, тебе, на самом деле, её надо записать. Может получиться хорошая повесть.

Тёплый чай Лёшка пил без удовольствия. Пили вообще молча, думая каждый о своём. Лёшка возмущённо фыркал в душе, оскорблённый неверием. Ну да, сказка! — пенилось в нём. Три недели — и привет! Вот бы Штессан удивился, скажи ему, что его не существует! Как так, ликурта Третьего кнафура…

— Хочешь, я проведу тебя в особняк? — предложил он. — Сама всё увидишь.

Лена вздрогнула от звука его голоса.

— Извини, я… О чём ты?

— Проехали, — вздохнул Лёшка.

— Сейчас мама придёт, — сказала Лена.

— Ну, так мне, наверное, пора?

— Нет, — улыбнулась Лена, — я не о тебе подумала. Я о тех, на лестнице.

— Давай я выйду, встречу, — внутренне собираясь, сказал Лёшка.

— Она тебя испугается ещё больше, особенно, если ты будешь выглядывать из нашей квартиры. Нет, ты сиди, она обра… Ой!

Вместе с трелью дверного звонка Лену выдуло в прихожую.

Щёлкнул замок, затем Лёшка услышал лёгкие шаги, шорох одежды, усталый женский голос спросил: «Ну как ты, дочка?».

— Хорошо, мам, — ответила Лена. — Эти стоят?

— Стоят. Спросили: «Не видела ли я Валерия Геннадьевича?».

— А ты?

— А я — что им лучше знать, так как мимо них он не проскользнул бы. Кстати, перехватила по случаю полкило сосисок.

— А у нас гости, — сказала Лена.

— Кх-то?

В севшем голосе из прихожей послышался такой испуг, что Лёшка невольно напрягся. Он обернулся как раз тогда, когда Ленина мама осторожно заглянула на кухню. Она была суше дочери, а лицо имело резкие черты и ряд вертикальных морщин. Глаза за узкими стёклами очков казались настороженными и колкими.

— Здрасьте, — сказал Лёшка.