Секретарь

Лёшка прошёл к мойке, взял себе тарелку из сушилки и сполоснул и её, и ладонь. Штессан и Мальгрув сидели на разных концах стола, каждый при своей курице, и, казалось, были заняты исключительно поглощением ужина.

Лёшка ложкой наложил себе макарон и сел ближе к Иахиму.

— Знаешь, почему тебе курицы нет? — спросил Аршахшар, отрываясь от тарелки. — Потому что он её съел.

Куриным крылышком, зажатым в кулаке, он указал на Мальгрува.

— Заткнись, — пробурчал тот, тем не менее, виновато склоняясь так, что Лёшке стала видна его макушка.

— Может, вы поделитесь? — предложил степняку Лёшка.

Аршахшар посмотрел с интересом.

— Ты почему такой наглый? Съел он, а делиться мне? Мне досталась самая маленькая птица, между прочим. Цыплёнок, можно сказать. Потом ты всё равно худой, тебе впрок не пойдёт, я по своей кенэ знаю.

— Кому? — удивился Лёшка.

— По жене, по любимой. Тоже тощая была, но какой санчак готовила!.. — Аршахшар на мгновение пригорюнился и обглодал крылышко. — Где теперь попробуешь такой санчак? Ты же мне не сделаешь?

— Нет.

— Вот ви…

Аршахшах умолк, глядя как Штессан на вилке подбрасывает в тарелку Лёшке куриное бедро.

— Я смотрю, жалеют тебя, секретарь, — произнёс он через несколько секунд.

— Ага.

Лёшка впился в бедро зубами, оторвал кусок мяса.

— А знаешь, почему? — спросил Аршахшар.

— Что?

— Почему жалеют?

Лёшка, жуя, пожал плечом.

— Эран, — сказал Иахим, — ударь нашего приятеля чем-нибудь тяжёлым. Кажется, он не умеет себя вести.

Мальгрув отодвинул стул.

— Его здесь ударить или предварительно вынести?

Аршахшар качнул головой.

— А что от этого изменится? — посмотрел он на Штессана. — Я останусь бустан-эрценом, ветром степи, вы — воинами, а Алексей — секретарём.

Лицо его переменилось и расплылось в улыбке.

— Забыли! Басторз! — он, легко вскочив, шагнул к Мальгруву. — Садись, большой воин, кушай! — Степняк чуть ли не насильно усадил великана обратно за стол. — Это не санчак, но тоже вкусно. Кортоз-мехе извиняется. Глупый! Нам с вами ещё вместе за Скрепы идти, потом — ай-шан! — Шикуаку мало-мало каррхашшин делать. Обидно мне просто, злой я был очень на гугуц-цохэна. Всё потерял. Теперь — басторз! Басторз.

Мелко кланяясь Мальгруву, он вернулся на своё место.

— А гугуц-цохэн — это кто? — спросил Лёшка, который из торопливо журчащей речи Аршахшара не понял почти ничего.

Как Шариков. Конгресс, немцы какие-то…

— Гугуц-цохэн — это хозяин твой, — сказал Аршахшар, показав подбородком на дверь кабинета за Лёшкиным плечом.

— И твой, — добавил Штессан.

— И мой, Иахим-мехе, — закивал Аршахшар, — и твой, и Эрана-мехе. Много может гугуц-цохэн, а бежал.

Он продолжил ковыряться в курице, короткими пальцами дергая белое мясо.

— Ты не слушай его, Алексей, — сказал Иахим, отодвигая тарелку. — Каждый видит как видит, но не видит всего.

Аршахшар расширил глаза.

— Ай-шан! — выдохнул он. — Как сказал, Иахим-мехе! Как дедушка Салим-тохтар, когда спрашивали его совета! Дать тебе ножку?

Отломанная куриная нога повисла в воздухе.

— Кончай.

Аршахшар посмотрел на напряжённо выпрямившего спину Штессана и расхохотался.

— Ай, серьёзный какой! Дорогой Иахим-мехе! У нас в степи, когда семья собирается есть санчак, никто не хмурится и не прячет конское яблоко за пазухой. Наоборот, все веселятся, поют песни и рассказывают истории, которых никогда не было.

Лёшка почувствовал, как у него начинает зудеть за ушами. Слова степняка жужжали под черепом, давили на левый глаз. Может он — хельлёйде?

Но Мёленбек вроде ничего не сказал.

— Я пойду, — сказал Лёшка.

— Ай, Алексей-секретарь, а что так? — то ли участливо, то ли насмешливо поинтересовался Аршахшар.

— Устал, — сказал Лёшка.

Ему казалось, что он вполне бодро поднялся, но на самом деле чуть не свалился со стула. Его на полусогнутых повело к косяку.

— Тише, тише.

Штессан неожиданно обнаружился рядом, повернул, приобнял. Они на тоненького, но вписались в проём. Лёшка чувствовал необычную лёгкость в теле и едва не отрубался, головой улетая куда-то в облака, под потолок, но тут же приходил в себя и таращил глаза на Иахима, который как-то очень бережно сопровождал его по коридору.

— Я-а… — начал Лёшка.

Язык отказал. Лёшке очень хотелось проверить пальцем, есть ли он во рту, но было совершенно ясно, что и палец, и сам рот надо ещё поискать. Существуют ли они в придачу к языку? Существует ли сам Лёшка?

Какое-то ойме наяву. Я есть и меня определенно нет.

— Это бывает, — сказал Иахим, едва не переставляя за секретаря вялые ноги. — Ты просто выбрал ца больше положенного.

— Я-а?

Прозвучало удивлённо.

— Ну а кто ж ещё? — Штессан открыл дверь в Лёшкину комнатку и подвёл его к кровати. — И у нас здесь появился не через дверь. Ложимся?

Лёшка по-лошадиному фыркнул. Это означало: «Что вы спрашиваете?».

— Осторожно.

Иахим, завернув одеяло, опустил Лёшку на заправленный матрас, снял кроссовки, поворочав, ловко стянул куртку. Наклонился.

— Так нормально?

Лёшка только и смог мигнуть, заглядывая в серые глаза ликурта Третьего кнафура. Но потом завозился, пытаясь достать хельманне из карманов.

— Не егози. Сейчас.

Иахим помог, вытряс, выудил и брошь, и кость, и телефон с ключами.