Секретная миссия Рудольфа Гесса. Закулисные игры мировых держав. 1941-1945

Вскоре я научился не совершать ошибок. Я успешно прошел несколько проверок. Они заключались в том, что в моем доме неожиданно появлялись люди, которых я знал до этого, но я делал вид, что не узнаю их, хотя и находился в состоянии гипнотического сна. Я должен был быть начеку днем и ночью. Наконец, я научился давать ложные ответы, даже в своих снах, что помогало мне делать вид, что я лишился памяти. Я надеялся, что, обнаружив мою болезнь, власти Британии отправят меня домой. Но надежды мои не оправдались. Проходили месяцы, корабли, на которых привозили пленных для обмена, приходили и уходили, а в моем положении ничего не менялось.

Опасаясь, что в один прекрасный день я действительно лишусь памяти, я стал заучивать наизусть те выводы, которые родились у меня на основе полученного опыта. Каждый день, в определенное время, я повторял их иногда вкратце, иногда целыми предложениями, что занимало у меня несколько часов. Я надеялся, что, затверженные подобным образом, они навечно сохранятся в моей душе, даже если я перестану помнить события, случившиеся несколько дней назад.

Однажды ко мне явился доктор Филлипс и сообщил, что генерал-фельдмаршал Паулюс обратился к немцам по московскому радио с предложением прекратить сопротивление. Он спросил: не согласен ли я с Паулюсом, что пора закончить войну, не хочу ли вернуться домой? Я ответил, что да, конечно хочу, но не ценой поражения моей страны. Этот ответ сильно разочаровал его – это было написано на его лице.

Я убежден, что они надеялись получить от меня заявление, которое можно было бы использовать против немецкого народа в пропагандистских целях. Тогда на меня стали давить. Но ни увеличение шума, ни усиление болей в животе в течение последующих нескольких дней не заставили меня дать положительный ответ на вопрос, который мне снова задали, надеясь, что, желая прекратить свои муки, я уступлю. Это событие стало для меня последним доказательством того, что тайный препарат уже не оказывает на меня никакого воздействия, по крайней мере сейчас, ибо если бы он оказывал, то меня бы заставили предать свою страну, как предал ее Паулюс, который, вне всякого сомнения, тоже стал жертвой этого препарата.

2 ноября 1944 года приехал зубной врач и осмотрел мои зубы. Теперь он не мог уже отрицать, что они больны, но сказал, что лечения придется ждать несколько месяцев. Поскольку я не верил, что английские врачи хотят мне помочь, я не стал возражать. Однако дантист предложил запломбировать один зуб. Я считал, что это совершенно ни к чему, но, несмотря на свои подозрения, не стал возражать, поскольку, делая вид, что потерял память, я не мог проявлять никаких подозрений. После того как пломба была поставлена, этот зуб разболелся так сильно, что я не знал, что мне делать. Потом заболел и другой испорченный зуб, но уже не так сильно. Поскольку боль возникала сразу же после еды и не появлялась, когда я ничего не ел, я понял, что ее причина заключается в том препарате, который добавляли в мою пищу. Постепенно постоянное раздражение нервов привело к тому, что боль сделалась почти постоянной. Мучения мои были ужасны.

Врач заявил, что боль вызвана невралгией. Мне не давали никакого обезболивающего или, вернее, давали таблетки, которые, по их словам, должны были снять боль, но от них она только усиливалась.

В данном случае нельзя было применять и керамические или стеклянные бутылки с горячей водой, ибо для лечения лица они совершенно бесполезны. Я пил много воды и таким образом немного смягчал действие яда. Когда мои тюремщики заметили это, они стали добавлять отраву в водопроводную воду, которая до этого была единственной субстанцией, не содержащей ядов. Опыты, которые я проводил, прекращая есть, не оставляли в этом ни малейшего сомнения.

26 ноября 1944 года я попросил у швейцарского посланника, чтобы он добился для меня отпуска в Швейцарию, где я мог бы поправить здоровье. Я хотел, чтобы меня лечили швейцарские специалисты. Доктор Джонс считал, что смена обстановки или сильная эмоциональная встряска, вроде встречи с семьей, могла бы возвратить мне память. Я сказал, что готов дать слово чести, что вернусь в Англию по первому же требованию. Посланник, сменивший прежнего, приехал ко мне 20 декабря и сообщил, что, к сожалению, отпуск для меня невозможен по некоторым фундаментальным соображениям. Тогда я попросил его, чтобы он помог мне перевестись в общий лагерь для военнопленных. Я обратился к правительству Великобритании с письменной просьбой об этом, но ответа не получил.