Секретный агент S-25, или Обреченная любовь

За раздрызганным пианино, беспощадно долбя клавиши подагрическими узловатыми пальцами, согнулся пианист, еще более старый и более облезлый, чем его партнерша. Играли модную песенку «Прощай, Лени», и в зале горланили грустные слова: «Прекрасная Лени, подари прощальный поцелуй, я ухожу туда, где горизонт сливается с небом и где в последний миг я вспомню о тебе…»

Моряки лихорадочно, словно в предвестии урагана, укрепляя такелаж, торопились промотать все, до последнего пфеннига. Они уйдут в штормовое море, напичканное минами, заградительными сетями, глубинными бомбами, вражескими миноносцами. И сегодняшний женский поцелуй стоимостью в двадцать марок, возможно, станет последним в жизни.

* * *

Вышибала, верзила с необъятным чревом и глубокой вмятиной на лбу (похоже, след бутылки), с интересом уставился на громадного атлета в форме полковника-летчика. Полковник сказал:

— Мне нужен фон Шпелинг.

Вышибала растянул брыластую пасть:

— А мне нужна английская принцесса, переспать… Соколов подумал: «Дать бы тебе в наглую морду», но вздохнул, щедрой рукой вынул из желтой кожи бумажника десять марок и засунул вышибале за ворот рубахи. Сказал:

— Повторяю для глухих: мне нужен фон Шпелинг, командир «Стальной акулы».

Вышибала встрепенулся.

— Вон гордость нации, вторую бутылку коньяка осушает! — и взглядом указал на столик в углу, возле пальмы в большой кадке. — Отто — тот, который в середке, к нам лицом, рыжий.

— А кто двое рядом?

— Слева — командир торпедного отсека Георг Лутц, справа — старпом Вальтер…

Соколов, лавируя между столиками и танцующими парами, оказался перед плотным, низкорослым человеком лет тридцати с нашивками капитан-лейтенанта, с двумя крестами на широкой груди. Шея у человека отсутствовала, голова росла прямо из туловища. Красное, крепкое лицо, словно вырезанное из мореного дерева, глубоко изрезали морщины, примятый большой нос навис над узкой щелью рта. Взгляд, водянистый и странный, как холодная океанская пучина, уперся в гиганта, облаченного в полковничью шинель, и остановившегося перед столиком. Недоброжелательно буркнул:

— Чего надо? — Было очевидно, что командир, как и его собутыльники, был изрядно пьян.

— Простите, вы капитан-лейтенант фон Шпелинг?

— И что дальше?

— У меня письмо для вас.

Фон Шпелинг, который не чурался рядовой публики, вынул из брючного кармана носовой платок, тщательно вытер короткие жесткие усы, лениво спросил:

— Письмо? От кого?

— От его императорского высочества кронпринца Генриха. — Соколов протянул плотный конверт.

Собеседники переглянулись, а фон Шпелинг не выказал никакого удивления. Он осмотрел белую сургучную печать с гербом, взял со стола нож и осторожно распорол им плотный конверт. Затем надолго вперился взглядом в содержимое, хотя в письме всего было пять-шесть строк.

Соколов держал в руке саквояж и терпеливо ожидал.

Наконец фон Шпелинг закончил чтение. Плеснул в граненый стакан коньяку и медленно, смакуя каждую каплю, выпил. Взял лимон — целиком. Вцепился в него, словно бульдог, желтыми квадратными зубами, оторвал кусок и начал хрустко жевать. С кислой миной взглянул на Соколова.

— О вашем прибытии, граф, мне известно из радиограммы. Но почему, позвольте узнать, для ваших увеселений вы выбрали именно «Стальную акулу», о существовании которой вам и знать не положено?

— Желание естественное: это, кажется, лучшая современная субмарина, а имя ее командира окутано славой.

Фон Шпелинг недоверчиво усмехнулся, показал письмо старпому.

— Послушай, Вальтер, я очень уважаю принца Генриха. Однако я, видать, так поглупел, что перестал его понимать. Принц приказывает принять на борт русского. Послушай: «Русский граф по фамилии Соколов — большой патриот Германии, оказал ей неоценимые услуги. Граф желает совершить именно на вашей героической субмарине выход в море в любом качестве — вспомогательной силы или туриста — это на ваш взгляд». — Поднял глаза на Соколова. — Мне неизвестно, что вы сделали для фатерланда. Наверное, были нашим шпионом. — Фон Шпелинг сузил зрачки. — Но признаюсь: русских я люто ненавижу. Нет, не потому, что мы сейчас воюем, а потому, что это расслабленная, ленивая порода вырождающихся людей. Русские, словно дикари, руководствуются своими чувствами, а не разумом. Хуже русских только французы. — Повернулся к старпому: — Скажи, Вальтер, что ты думаешь?

Вальтер, блондин с узким лицом и мутным взглядом рыбьих глаз, с торчащими ушами и гладко зализанными на лоб жидкими волосами, сиплым голосом произнес:

— Ha UN-17 — русский? — И хрипло расхохотался, откашлялся, плюнул в кадку с пальмой. — А почему нам еще француза не прислали? И англичанина? Мы пошли бы на погружение, а этих туристов забыли бы на верхней палубе, ха-ха! У-хо-хо!

Соколов спокойно стоял у стола, разглядывая командира и его потешающихся спутников. И думал: «Мой час придет, когда я буду веселиться…»

Фон Шпелинг сказал:

— Непонятно, что вы, господин полковник, нашли хорошего в субмарине, в этой вонючей трубе?

Соколов со спокойной невозмутимостью отвечал: