После сытного обеда – насыщенная культурная программа. Бесконечные творческие диспуты, философские прения и обмен преподавательским опытом.
Во время одной из таких дружеских встреч Никифор Михайлович вручил московским коллегам официальное приглашение – переехать в Минск на весь следующий учебный год с «целью оказания посильной помощи в научной работе». Плечов с радостью согласился. А вот Фролушкин пообещал подумать…
По вечерам каждый из них получал свободное время, которое Ярослав по обыкновению проводил в фундаментальной библиотеке; Ольга – изучала местные достопримечательности, сосредоточенные в основном вдоль знаменитого Борисовского тракта, прошлой зимой в честь столетия гибели самого знаменитого русского поэта переименованного в Пушкинскую улицу; а профессор по-прежнему проверял на прочность свой антикварный «Brother»38
, подаренный кем-то из английских коллег ещё в годы НЭПа.Но случались в те рутинные дни и знаменательные события…
В то утро Фролушкин решил без предупреждения составить компанию Плечову и, вырядившись в спортивный костюм (о наличии которого в гардеробе профессора ни Ярослав, ни его пассия даже не подозревали), лёгкой трусцой увязался за своим учеником в сторону реки, до которой было никак не больше километра.
Но и этот, в общем-то, не самый изнурительный путь, преодолеть ему оказалось совсем непросто. Задыхаясь, учёный часто останавливался и умоляюще бросал вдогонку студенту:
– Притормози-ка, сынок (с недавних пор он иначе к Ярославу не обращался!), загонишь старика до смерти – потом совесть замучит.
– Терпите, батя… За пару дней я из вас такого атлета вылеплю – молодым фору давать будете!
– Нет, не могу больше… Сколько ещё… до Сволочи?
– До чего?
– Ну, до речки, в которой мы купаться собираемся.
– Свислочи?
– О! Эта пробежка мне все оставшиеся мозги вышибла. Думал-думал, вспоминал-вспоминал… Знаю точно, что приток Березины, начинающийся на «С», а что дальше – ни в какую, хоть кол на голове теши.
– Бывает! Вообще-то бег здесь не при чём… От него, батя, организму только польза.
– Нет уж… Как говорят в учёных кругах: водка – сила, спорт – могила! И никто не сможет убедить меня в обратном.
– Поднажмите… Ещё чуть-чуть, метров двести осталось. Искупаемся – гораздо легче станет!
– Нет, не верю… Отдышаться нужно…
– Без проблем. Да вы вот давеча Громмера поминали. Это кто?
– Великий математик, автор теории целых и трансцедентных функций… и, как я, поклонник учения Эйнштейна, доктор философских наук… Кстати, они ровесники и близкие соратники… были… Пока Яков Пинхусович не переехал из Германии в советскую Белоруссию.
– Что так?
– Ничего. Просто потянуло на родину, он ведь в Брест-Литовском появился на свет. Всего на год раньше твоего покорного слуги…
– Вы не разыгрываете меня?
– Нет конечно…
– Почему-то такой фамилии – Громмер – в советской науке я не припомню…
– С недавних пор власть запретила упоминать его имя. И даже публиковать фото.
– За что?
– Вот сейчас искупаемся и сходим к нему – в мединститут. Там я тебе всё и расскажу…
Входные двери оказались открытыми.
Но в просторном фойе не было никого.
И лишь когда Плечов по просьбе Фролушкина трижды прокричал «ау», откуда-то снизу, вроде как из подвального помещения, донеслись чьи-то осторожные шаги, и спустя мгновение на лестнице появилась немолодая женщина лет шестидесяти – шестидесяти пяти. Из-под густой копны седых волос блестели живые ещё глаза, правда, не ярко-синие, как много лет тому назад, а серо-голубые…
Они не мигая уставились на вошедших, как будто вопрошая: что же вам здесь надобно?
Однако на профессора этот слабеющий взгляд возымел магическое действие.
– Валентина Максимовна? – вскрикнул он и бросился навстречу. У ног женщины припал на одно колено и нежно поцеловал протянутую сухую руку.
– Федя? – растроганно пробормотала та. – Сколько лет, сколько зим?
– Восемь, дорогая моя, восемь лет я не был в Минске!
– Даже на похороны не приехал… А ведь Яков уважал тебя, как никого другого.
– Простите, Валентина Максимовна, не мог… Заработался, замотался…
– Да, кстати, кто это с тобой?
– Ах да, познакомьтесь, Ярослав, мой любимый ученик. Он тоже родом из Белоруссии.
– Очень приятно! – вежливо накренил голову студент.
– А я думала, он твой сынок…
– Как ни странно, это недалеко от истины… Я на самом деле испытываю к Славе самые трепетные, можно сказать отцовские чувства…
– Спасибо, батя! – расчувствовался Плечов.
– Это – Валентина Максимовна, домработница моего доброго друга Громмера.
– А он сам где?
– Здесь. В холодильнике.
– Яков Пинхусович умер. Четыре года тому назад, – поспешила прояснить ситуацию старуха. – Всё своё имущество завещал мне, а тело – мединституту.
– Фёдор Алексеевич! – прохрипел Ярослав, наливаясь бордовой краской. – Как-то не по-христиански поступают все близкие к вам люди… То позволяют сжечь себя в крематории, то оставляют своё тело на растерзанье юным медикам… Что за бесовщина такая творится в наше доброе советское время?