Сексуальная жизнь наших предков

Дата начала экзаменов была наконец объявлена, и Ада целыми днями пропадала на факультете. Джиневра в это время гоняла с новыми друзьями по округе на велосипеде, а вечером, за ужином, жаловалась тёте, что, принимая во внимание всю собранную информацию, окончательно убедилась: её интересует только антропология. Хотя учиться в этом случае, как она слышала, следует за границей, в Королевском колледже в Лондоне или в Берлинском университете Гумбольдта, а от итальянских толку мало. Но ведь учёба в Англии или Германии стоит целое состояние, её семья просто не сможет себе этого позволить! Сказать по правде, им даже Болонью не потянуть, если Ада с дядей Таном не помогут. Да и отец с бабушкой никогда не позволят ей уехать одной в эти центры мирового разврата. И всё-таки университеты в Италии – совсем не то...

Подошло время возвращаться в Донору, а Джиневра так и не приняла решения. Поскольку экзамены у Ады закончились, она решила лететь вместе с племянницей. Обе были не в духе.

Аду после встречи с Джулиано охватила неясная тоска, сменившая радость и облегчение первых дней после их разрыва. К тому же она очень беспокоилась за дядю Тана, не в силах побороть предчувствие, что это будет один из последних, если не самый последний раз, когда дядя встретит её в просторном холле «Виллы Гранде». «Что же мне делать, когда его не станет?» – пришло ей в голову пару недель назад, и хотя она тут же в ужасе отогнала эту мысль, та возникла снова, пусть и в другой форме, заставляя Аду просыпаться среди ночи с острым чувством вины и бешено колотящимся сердцем: «Ты что, собираешься оставишь его умирать в одиночестве?». Разумеется, Ада прекрасно знала, что дядя Тан не одинок: есть Лауретта и её дети, есть тётки Санча и Консуэло, племянники, внуки. Есть, в конце концов, Армеллина, тайная сестра и спутница всей его долгой жизни. Так почему же именно без неё, Ады, старик вдруг должен почувствовать себя нелюбимым, забытым и брошенным? Важна ли она для него так же, как он для неё? Не слишком ли она переоценивает свою значимость? Может, он вообще не захочет её видеть?

И всё же... «Я могла бы попросить в университете годичный отпуск. Или даже – к дьяволу этот конкурс! – бросить все и устроиться преподавателем греческого и латыни в каком-нибудь лицее там, в Доноре. Тем более что в Болонье меня больше не удерживает даже Джулиано...»

Перспектива вернуться в крохотный провинциальный городок, из которого она девчонкой столь безоглядно сбежала, казалась Аде невыносимой. Ещё никогда она так не разрывалась между двумя противоположностями: чувством долга (если вдуматься, только мнимым) и отвращением при мысли о том, что прошлое снова может засосать её в крохотный затхлый мирок, где, казалось, любой прохожий имел право судить её и вмешиваться в её жизнь. Начиная, естественно, с Лауретты.

Что касается Джиневры, она знала, что, хотя времени для поступления уже не осталось, с выбором можно потянуть ещё до декабря: придётся только доплатить за просрочку. А если так ничего и не решит, поступит на следующий год. Но куда, учитывая, что Королевский колледж и университет Гумбольдта для неё всё равно что закрыты?

– Не хотелось бы выбирать из двух равно неприятных вариантов, – призналась она тёте. – Единственное, в чём я совершенно уверена, – что хочу убраться из Доноры куда подальше.

Ада почувствовала прилив нежности к племяннице: Джиневра выглядела такой юной, такой наивной... С ней самой к девятнадцати годам все было гораздо яснее. Но обеих вела единственная безумная страсть – вырваться из Доноры, вырваться из семьи. И теперь обе возвращались.

Они ожидали, что в аэропорту их встретит соскучившаяся по младшей дочери Грация, но увидели, что та оживлённо обсуждает что-то с парочкой, прилетевшей другим рейсом и теперь ожидающей багажа. В мужчине, высоком и слегка лысеющем, манера держаться и одежда безошибочно выдавали иностранца – возможно немца или шведа, но вне всяких сомнений северянина. А вот у женщины, высокой элегантной брюнетки, лицо оказалось знакомым, почти не изменившимся за прошедшие годы.

– Ада, помнишь Мириам Арреста, мою лучшую подругу детства? Не виделись, думаю, лет тридцать? Джиневра, это Мириам, о которой ты столько слышала... А это её муж, Геррит ван Ладинга. Геррит – голландец, но прекрасно говорит по-итальянски. Они живут в Амстердаме.

Ада взглянула на Джиневру и, не заметив признаков удивления или узнавания, с облегчением подумала, что фамилия Арреста ей ни о чём не говорит: похоже, содержимое дневника совершенно вылетело у неё из головы. Или же она, вспомнив уговор хранить молчание, умело притворялась. «Будем надеяться, увидев Армеллину, она напустит на себя столь же безразличный вид».

– Мы говорили о дяде Тане, – добавила Грация. – Мириам сказала, что хотела бы его навестить.

– Если не помешаем.

– Нет, что вы, приходите обязательно, это его очень порадует! Только недолго, он в последнее время не слишком хорошо себя чувствует.

– Может, тогда лучше подождать? Мы же в Донору на месяц с лишним! Созвонимся чуть попозже и поглядим.

2