Сексуальная жизнь наших предков

Она протянула конверт кузине, и Ада снова почувствовала лёгкое головокружение от дежавю: ей вспомнился жест, которым Джиневра три недели назад на кухне в Болонье отдала ей бабушкин дневник. Как странно, что после стольких лет вдруг появляются документы, о которых никто и не подозревал! Она опять спросила себя, имеет ли, как и в случае с дневником, право читать эти бумаги. Но зная любопытство Лауретты, отказаться – значит нарваться на скандал, а оправдываться перед кузиной Ада не собиралась: ей не хотелось рассказывать о дневнике и его содержимом. И потом, если судить по медальону, бумаги на много поколений старше. Можно не бояться, что в них упоминается кто-то из ныне живущих родственников, чьих тайн ей не хотелось бы касаться.

4

– Ну, дядя Тан, ты бы видел лицо Лауретты! Она ужасно рассердилась: говорит, что всё это, конечно, ошибка, что Лео ничего не понимает или, может, хочет позлословить и нарочно искажает смысл бумаг, чтобы опорочить нашу семью. Никогда бы не поверила, что кузину может так задеть история двухвековой давности! Утверждает, что ничего подобного быть не могло: мол, в XVIII веке такими извращениями не занимались. Хорошо ещё, мы завезли детей домой, прежде чем отправиться в архив! Потом давай меня умолять: «Только ради всего святого, не рассказывай никому. Если слух дойдёт до тёти Санчи и тёти Консуэло, они сгорят от стыда». А Лео сказала: «Помни, твой профессиональный долг – хранить все в тайне», – будто он врач или священник. И бумаги забрала, хотя Лео настаивал, что это важные для истории нашего края документы. Наверное, сейчас они уже в камине. А что она собирается сделать с медальоном, я даже не представляю.

Всё утро Ада размышляла, стоит ли рассказывать дяде об их с кузиной расследовании, раз уж не решилась сообщить о бабушкином дневнике. Но потом подумала, что это совсем другое дело: в конце концов, Клара Евгения – реальная историческая фигура. К тому же никто из ныне живущих Ферреллов, кроме, разве что, какого-нибудь генеалогического маньяка, всё равно не смог бы даже сосчитать, сколько поколений отделяло их от легендарной дворянки, опозорившей свой род пособничеством бандитам. Среди её потомков не было ни одной девочки с таким именем, да и сама память о ней почти исчезла. Кто, кроме этой лицемерки Лауретты, станет думать о ней хуже? Да и какая Кларе Евгении, в сущности, разница, осудят ли её выбор добропорядочные горожане Доноры два столетия спустя? Кого больше унижает их презрение?

– Так что устраивайся поудобнее, дядя Тан, а ещё лучше забирайся под одеяло – сегодня несколько свежо – и слушай. Конечно, напрямую эта история тебя не касается, только меня и Лауретты: ты ведь не Феррелл, а Бертраны во второй половине XVIII века, скорее всего, ещё жили в Бельгии и даже не представляли, что где-то в Средиземноморье может существовать деревушка под названием Ордале.

В общем, слушай. Во-первых, что касается дома, где были найдены бумаги, которыми по странной иронии судьбы завладела вчера утром в ювелирной лавке Лауретта... В конце XVIII века в этом доме жил Никола Оливарес, брат Гонсало. Стены, к тому времени уже полуразрушенные – вот и все, что осталось от родового поместья, конфискованного и уничтоженного после того, как его владельца-бунтовщика казнили на центральной площади, а разрубленное на куски тело выставили у городских ворот.

Всего документов было пять: четыре личных письма и одно официальное. Три из них, адресованные в этот самый ныне разрушенный дом, были написаны в одном и том же году (кажется, 1799-м), с весны до осени. Два других, конверты которых не сохранились, оказались старше примерно лет на тридцать и сильно повреждены, поэтому Лео решил изучить их в последнюю очередь.

Какое счастье, дядя Тан, что я пока не жалуюсь на память: мне удалось запомнить все пять писем почти наизусть, так что теперь я смогу записать их от начала до конца. Наверное, займусь этим после обеда, и к чёрту Лауретту! Но сейчас не стану тебя утомлять, расскажу только суть.

Первое исследованное Лео письмо было написано по-французски, отправлено из Парижа и адресовано «Месье Николя Оливаресу». Отправительница, представившаяся Леонтиной Дюпон, вдовой пятидесяти девяти лет от роду и домовладелицей, выражала месье Оливаресу свои самые искренние соболезнования, поскольку вынуждена была сообщить ему о смерти его невестки и своей квартирантки, Анжелы Оливарес. Смерть эта произошла 3 марта в Париже, в доме вдовы Дюпон на рю де Вье Огюстен 12. Поскольку покойная оставила долги в размере 3500 франков, а среди её личных вещей не нашлось ценностей для их возмещения, вдова Дюпон была вынуждена просить месье Николя Оливареса как единственного родственника покойной оплатить их. Пребывая в полнейшей уверенности, что месье ни секунды не колеблясь встанет на защиту чести семьи Оливарес, отправительница приносила свои извинения, снова выражала соболезнования и указывала, куда и как переправить необходимую сумму.