Сексуальная жизнь наших предков

– И ты что же, хочешь сказать, что прямо здесь, в оливковой роще, по деревьям лазают обезьяны, совсем как в Калькутте?

Они уснули, так и не придя к общему мнению. Но обе безумно устали и уже ни в чём не были уверены.

Оглушительный рёв разбудил их ещё до рассвета. Ада вскочила с кровати и распахнула окно. В роще у самого дома пять или шесть ослов во всю глотку орали серенады о своей любви к прекрасной точной ослице, скрытой от них каменной оградой.

– Дария, Дария, вставай, погляди на брачные крики обезьян! Donkey, monkey^[48] – похоже, миссис Чепмен нужно поработать над произношением...

– Или, может, это итальянским молодожёнам стоило бы подучить английский!

5

В то утро Аду разбудил не концерт влюблённых ослов, а подступивший к горлу кисловатый вкус рвоты, столь отвратительный, что она едва успела добраться до общей ванной комнаты в конце коридора.

Стоя на коленях перед унитазом и чувствуя, как желудок сжимается от судорог и холода, она думала: «Не стоило мне все-таки пить из священного источника. Там ведь не было написано, что вода питьевая».

Напуганная шумом Дария прибежала ей помочь.

– Я вся вспотела и от меня несёт. Надо помыться, – пожаловалась Ада, почувствовав наконец, что желудок пуст.

Ванная оказалась настолько рудиментарной, что в ней не было даже душа, только висевший над поддоном пластиковый бак с чуть тёплой водой. Но стекая по намыленному телу, она приносила приятное облегчение. Пока подруга тёрла ей спину, Ада замотала голову в полотенце и почувствовала себя заново рождённой.

– Так-то гораздо лучше. Всё прошло.

Она выглянула в окно. Солнце ещё не взошло, но уже светало. В полях, тут и там перечёркнутых штрихами олив, было тихо.

– Слушай, а давай-ка сходим к Львиным воротам, пока не понаехали туристы, – предложила Ада.

– Конечно.

Натянув шорты и футболку, Дария подхватила камеры и вышла, стараясь не хлопнуть дверью.

Они были совершенно одни: наслаждались солнцем, поднимающимся из-за вершины Пророка Илии, помахали рукой двум ленивым львам, дошли до могилы Агамемнона, обнаружив, что охранник ещё не открыл ворота, потом сели в машину и поехали завтракать в единственный в деревне бар с таксофоном. К этому часу улицы уже заполнились местными, сплошь мужчинами: ремесленниками, пастухами, гидами, продавцами сувениров. Единственным попавшимся им приезжим оказался долговязый скандинав в туристических ботинках и с тяжёлым рюкзаком за плечами. Появление двух женщин вызвало радостные улыбки и приветственные возгласы на греческом или традиционно ломаном английском. Кто-то криво усмехнулся, но в целом их встретили доброжелательно.

Дария заказала кофе и липких турецких сладостей на меду, Ада взяла горячий чай с засохшим пончиком. Хозяин вдобавок поставил на их стол чудесный серебристо-фиолетовый цветок артишока в прозрачном стакане. Несмотря на то, что живот побаливал, Ада чувствовала себя гораздо лучше – спокойнее, расслабленное, умиротворённое.

– Интересно, сколько они ещё протянут, пока туризм их не испортит? – спросила она вполголоса.

– Думаю, без туристов они просто сдохнут с голодухи, – несколько агрессивно ответила Дария. – И потом, хотела бы я знать, почему они вечно что-то жуют: тыквенные семечки, арахис, это чёртово кунжутное печенье... И почему не могут следить за своими руками? Разве обязательно хватать меня за плечи, чтобы отвести к столу?

– Да брось! Ты же знаешь, они это не со зла.

Купив заодно упаковку из двенадцати бутылок минеральной воды, они загрузили её в багажник – похоже, здесь лучше не рисковать и не пить из родников и фонтанов. Какая жалость! Утолять жажду водой из древних источников было бы так романтично...

Ада взглянула на часы: да, уже можно позвонить в Донору, не перебудив весь дом. Получив у баристы горсть жетонов, чтобы не пришлось прерывать разговор на середине, она спросила у него, где телефон. Тот, крутанувшись на каблуках, отвёл её за руку, другой рукой приобняв за шею – кажется, здесь вообще не представляли себе общения без физического контакта. Набрав номер, она подождала, пока жетон провалится в щель. Последовала долгая пауза, изредка прерываемая эхом и жужжанием, потом наконец подошла младшая из горничных, сразу же передавшая трубку дяде Тану. Его голос доносился словно бы издалека, слабым отзвуком, как будто и в самом деле пересёк «тени задумчивых гор и бескрайние бездны морские», как писал Пасколи в стихотворении «Антикл», которое Ада читала студентам. Дядя, как всегда в последние несколько лет, завтракал в постели.

– У нас все в порядке, Адита, не беспокойся. Чувствую себя прекрасно. А вы там как? Неплохо доехали?

Ада рассказала ему о машине цвета платья Дарии, о ласточкином гнезде, о черепахе и о восходе солнца над руинами, но ничего не сказала о боли в животе, предпочитая не давать поводов для беспокойства. Дядя в ответ попросил найти для него хорошую биографию Ласкарины Бубулины.

– Кого-кого?

– Это героиня войны за независимость от турецкого владычества. Ты же миллион раз видела её портрет на банкноте в пятьдесят драхм!