Сексуальность в глотке реальности. Онейрокритика Лакана

Исходя из такого рода деконструкции, невозможно говорить и о возможном онейроцентризме психоанализа в смысле его сосредоточенности или, тем более, центрированности на опыте сновидения. Об этом Лакан прямо говорит в XI семинаре: психоанализ убеждает нас в том, «что свести наш опыт к формуле жизнь есть сон он не подает ни малейшего повода. Ни один другой вид человеческой деятельности не ориентирован в такой степени на то, что лежит в сердцевине нашего опыта, – на ядро реального» [25:60]. Лакан видит тупики онейроцентризма. Он не устает повторять, что аналитик обязан «из плоскости сновидения хотя бы немного вырваться» [28:161].

Сновидение «Об инъекции Ирме» дважды направляется к невозможному, к недоступному ядру. Во-первых, столкновение с реальным в сновидении «Об инъекции Ирме» происходит перед самой сменой декораций, т. е. перед тем, как вокруг пациентки собираются доктора. Еще раз вспомним, какой картиной завершается акт «Ирма и Фрейд»: «Рот открывается, и я вижу справа большое белое пятно, а чуть дальше – непонятные сморщенные образования, напоминающие носовую раковину, удлиненные серо-белые струпья». Рот открывается, обнаруживая приближение реального: Оно приближается как плоть, как ничем не опосредованная пульсация самой материи. Это откровение реального отвратительно в своей неопосредованности. Ирма открывает рот. Фрейд заглядывает, застывает, будто столкнулся в глубине глотки с убийственным взглядом, но мгновенно вытягивает себя в сторону – зовет на помощь Брейера. Лакан так и представляет в чреве горла Ирмы голову Медузы, которая является

«откровением чего-то воистину неизреченного, глубин горла, чья сложная, не поддающаяся описанию форма делает из него и пучину женского органа, этого первоначального объекта по преимуществу, этого источника всякой жизни, и прорву рта, поглощающего все живое, и образ смерти, где все находит себе конец» [17:235].

Работа сновидения заключается в том, чтобы экранировать реальное, не допустить его явления. Реальное – по ту сторону сновидения, которое его скрывает, укрывает, покрывает; и искать его следует «за той нехваткой представления, которую образы сновидческие лишь замещают. Именно там лежит то реальное, что деятельностью нашей в первую очередь руководит, именно там нападает психоанализ на его след» [25:68]. И дело отнюдь не только в работе сновидения. В этом экранировании символическими построениями состоит сама работа психического становления и формирования представлений о реальности. Сновидению «Об инъекции Ирме» не удается надежно заэкранировать реальное. По идее, столкнувшись со взглядом Медузы в горле Ирмы, Фрейд должен был бы проснуться, но он продолжает спать, призывая на помощь Брейера⁸.

Удивительно, но и вторая часть сновидения завершается возвратом реального, только на сей раз совсем под другой личиной – под видом химической формулы триметиламина. Ученому – реальное по науке! Если первый акт завершается подступом к невозможной Вещи, невообразимой ламелле, то второй – «научным реальным, всегда уже возвращающимся на свое место, реальным формулы, которая выражает автоматическое и бессмысленное функционирование природы» [13:66].

Разница между двумя столкновениями с реальным – в тех пределах, со стороны которых приближается к ним сновидение. В первом случае дело происходит на границе воображаемого и реального, или, иначе говоря, сновидение подводит Фрейда к реальному со стороны воображаемого, исходя из его зеркальной конфронтации с Ирмой. Образ отталкивает, ведь дальнейшее приближение к нему готово к распаду самой изобразительной ткани. Вот-вот и сновидение подведет сновидца к уничтожению самой изобразительности [Darstellbarkeit]. В конце второго акта Фрейд приближается к границе реального со стороны символической, где в результате своеобразного научного консилиума возникает «язык, лишенный богатства своего человеческого смысла, трансформированный в реальное бессмысленной формулы» [13:66]. Впрочем, если формула известна, то она уже не бессмысленна. В ней заключены любовь и смерть.

Эти акты на пределах реального, прорывы к границе сначала со стороны воображаемого, затем – со стороны символического, не исчерпывают смысл сновидения «Об инъекции Ирме». К этим пределам добавляется третье, реальное «таинственного не знаю что, необъяснимого „чего-то“, что превращает обычный объект в возвышенный, в то, что Лакан называет объектом а» [13:66].