Мы влезаем за мальчиками по стремянке на чердак. Джош берет меня за руку и тянет вверх, в затхлую деревянную комнату. В ней полно старых коробок, чемоданов и другого невинного хлама. Сэм отодвигает брезент, и появляется он: телевизор, черно-белый, крохотный, с боков покрытый пылью. Экран, однако, чистый и готов к работе.
– Ну что, включай его, – говорит Мария.
Она устраивается на каких-то ящиках, я усаживаюсь на полу. Джош включает телевизор, Сэм стоит рядом, орудуя торчащей сзади из телевизора одежной вешалкой, настраивая его, пока на экране не появляется австралийское телешоу. Там множество людей нашего возраста и подростков в школьной форме, входящих и выходящих из кафе. Мы смеемся над их акцентами и тем, что они говорят друг другу. Все это звучит странно и глупо. У большей части членов нашей группы, приехавших из Австралии, до сих пор сохраняется акцент американского типа, так что люди на экране кажутся нам абсолютными инопланетянами. Джош и Сэм уже видели это шоу раньше и здорово натренировались их передразнивать. Мария вытаскивает пиво и открывает его. Я держу банку в руке, прослеживаю окружность ее серебристой металлической верхушки и делаю первый в моей жизни глоток пива.
– Не уверена, что мне нравится, – говорю я.
Джош передразнивает мою фразу одновременно с тем, как рыгает. Мы принимаемся хихикать. Передаем по кругу банку, и каждый делает глоток, как будто мы причащаемся. Сразу после окончания телешоу начинается другое, тоже австралийское. У меня начинает слегка кружиться голова, мне делается весело, это прекрасное ощущение. То, что обычно меня тревожит, отступает куда-то далеко, и группа чуть отступает тоже; угроза быть застуканными потускнела. Мария достает вторую банку, дергает колечко на крышке. ФШ-Ш-Ш-Ш-Ш-Ш! Настоящий взрыв. Теперь повсюду пиво.
– НЕ-Е-Е-Е-Е-Е-ЕТ! – кричит Мария.
Я ору:
– Ш-Ш-Ш-Ш-Ш!
Мальчишки складываются пополам от смеха. Но хохот внезапно прекращается. Лицо Джоша бледнеет. Обернувшись, мы видим дядю Хуана, папу Марии. Он стоит на стремянке и глядит на нас шокированно.
Мы с Джошем бросаем банки под брезент, Сэм выключает телевизор. Мы торопливо прячем наш позор, как будто это поможет. Как будто если мы поступим так, из памяти у дяди Хуана исчезнет картинка с четырьмя детьми, которые пьют пиво и смотрят запретный телик. Из пыльного чердачного окна мы смотрим, как Мария гонится за отцом по двору, крича:
– Папа, стой! Стой! СТОЙ!
– Что нам делать? – говорит Джош.
– Разойтись, почистить зубы, показаться кому-нибудь на глаза, сесть и читать Письмо Мо в гостиной или в кровати, – говорю я.
Джош смотрит на меня.
– Как это нам поможет?
– Может, Мария уболтает дядю Хуана, – говорю я.
Дядя Хуан, без сомнения, самый любимый, мягкий, любящий и заботливый дядя в доме. Маловероятно, но, может, Марии удастся убедить отца не рассказывать о том, что он видел. Может, если она пообещает, что подобное не повторится, он просто закроет на это глаза. Только один раз.
Я сижу наверху, в комнате девочек, и жду. Жду, что меня накажут, вынесут «официальное предупреждение» об изоляции. Проходит целый час, но Мария не показывается. Наступает время ужина, ужин заканчивается. Марии нет. Теперь я по-настоящему волнуюсь. Может быть, они забыли, что объявили нашу коммуну «открытым домом», или им плевать, что они уверяли всех, будто группа изменилась. Я думаю о том, как мало времени прошло с момента начала «перемен», и меня трясет. То, что мы сожгли некоторые Письма Мо, не означает, что их не было. Если они так ловко изменили все
Уже темно, когда меня зовут наверх, в спальню тети Фиби и дяди Эндрю. Я вхожу, атмосфера торжественная и тягостная, в комнате, помимо дяди с тетей, мои родители.
– У нас для тебя очень тревожные новости, – начинает дядя Эндрю.
Я оглядываю комнату: Марии нет. Что они с ней сделали?
– Мария покидает нас, – говорит Фиби.
Я молчу – я знаю, что я здесь не для того, чтобы задавать вопросы.
– Она решила, что предпочла бы жить со своей тетей в Испании. Жизнь здесь для нее слишком трудна. И мы согласны. Она уходит с тяжелым сердцем, но мы думаем, что это правильно. Ее недавние поступки открыли нам, насколько сильно Мария поддалась мирскому. Одно гнилое яблоко…
Слова дяди Эндрю и звук его голоса растворяются.
Я не могу поверить, что она
Я принимаюсь вспоминать, как мы дошли до этого. Если бы только я сказала ей «нет» в погребе, проявила твердость, была сильнее. Если бы только я не позволила ей взять пиво.
Дядя Эндрю продолжает: