Секта. Свидетели убийства гражданина Романова

«…Апостол внушает нам, что „тихо и безмятежно жить по своему благочестию мы можем, лишь повинуясь законной власти“ (1 Тим. 2,2) или должны уйти из общества. Только кабинетные мечтатели могут думать, что такое огромное общество, как наша Православная Церковь со всей Ее организацией, может существовать в государстве спокойно, закрывшись от власти. Теперь… людям указанного настроения придется или переломить себя и, оставив свои политические симпатии дома, приносить в Церковь только веру и работать с нами только во имя веры; или, если переломить себя они сразу не смогут, по крайней мере не мешать нам, устранившись временно от дела…»

А вот скажите: как, по мнению противников митрополита, должен был поступить «настоящий православный»? Саботировать, вредить ненавистному правительству на каждом шагу, ослабляя и без того еле живую Россию, приближая поражение в надвигающейся войне? Во имя чего? Гибель державы — не слишком ли высокая цена за возможность беспрепятственно проводить службы? Тем более, не факт, что оккупационная администрация вообще позволит их проводить…

Вроде бы ясное и понятное заявление произвело, как говорят в народе, «эффект разорвавшейся бомбы». Есть данные, что 90 % приходов возвратили митрополиту Сергию декларацию — впрочем, данные не слишком надежные. Как бы то ни было, с ней согласились далеко не все, причем по самым разным причинам. Кто-то действительно считал, что верующему не о чем говорить с атеистическим государством — такие вскоре стали мучениками за веру, как митрополит Петр. Некоторые ушли в раскол, другие ограничились тем, что не поминали власть за литургией. Но многие и приняли Декларацию — а почему они не должны были этого делать?

Впрочем, природа сопротивления была не только религиозной. Настоящее противодействие началось после того, как Сергий стал увольнять на покой сосланных епископов и перемещать действующих. Попробуй пойми: почему Иосиф, митрополит Ленинградский, ушел в раскол — потому что был не согласен с «Декларацией», или потому, что его перевели в Одессу?

Были и такие, кто не противодействовал активно, а просто не поминал Сергия или советское правительство за литургией, не молился за власти «Богохранимой страны нашей Российской». Вообще-то с точки зрения Церкви — это серьезный проступок, и наказание последовало незамедлительно, вплоть до запрещения в служении. Вот интересно: а как бы в 1912 году поступили с теми, кто перестал поминать императора?

ОГПУ тоже реагировало. Почему? Да очень просто! Неверующему советскому правительству было абсолютно безразлично, молится ли о нем Церковь. А вот врагам его было не все равно: если, вопреки прямому повелению, в храме не молятся о российских властях, значит, этим людям можно доверять, вовлекать в антисоветскую работу. Пришел, услышал, завербовал. Такое положение ОГПУ не устраивало категорически, и на «непоминающих» обрушились репрессии: аресты, ссылки, высылки в такие места, где их настроение не имело значения для безопасности государства.

Многие, впрочем, поплатились за дела мирские, как в примере со священником, кулаком и лавочником. Известно, что многие священники агитировали против колхозов. Казалось бы, что священнослужителю за дело, каким образом крестьяне пашут землю, вместе или порознь? А вот кулаку было дело — колхозы вышибали из-под него кормовую базу, бедняков. А с кем священник чай пьет?

Помните, патриарх Тихон говорил об антисоветчиках в своем окружении? Так ведь и они никуда не делись. Кто-то затаился, а кто-то и открыто заявлял, что не собирается связывать свою судьбу с судьбой атеистического государства. Всякое случалось, особенно близ границ, — например, шпионаж. Нет, секретов никаких священник или церковный староста передать не могли, а вот держать конспиративную квартиру — самое милое дело. С другой стороны, и чекисты, особенно в 1937 году, часто «били по происхождению», не искали доказательств на тех, кого считали врагами советского государства. Как говорится, Бог им всем судья, Он разберет, кто мученик, а кто нет. Но вот почему они — патриоты, а митрополит Сергий — предатель, этого я уразуметь не могу.