Селестина

М е л и б е я. Скорее несчастный от того, что ты сейчас услышишь, ибо расплата будет лютой в меру твоей безум­ной дерзости. Твой нрав породил твои намерения, Кали­сто, но они бессильны перед моей добродетелью. Прочь! Прочь отсюда, распутник! Мне нестерпима мысль, что человеческим сердцем овладело желание разделить со мною свою бесчестную страсть!

К а л и с т о. Ухожу, как тот, кого враждебная судьба упорно преследует с жестокой ненавистью.

К а л и с т о. Семпронио, Семпронио, Семпронио! Где он, проклятый?

С е м п р о н и о. Я здесь, сеньор, чищу лошадей.

К а л и с т о. Отчего же ты идешь из комнаты?

С е м п р о н и о. Да тут кречет слетел с жерди, вот я и пришел посадить его на место.

К а л и с т о. Чтоб тебя черт побрал! Чтоб тебе погиб­нуть от злой беды или испытать вечную и нестерпимую муку, неизмеримо худшую, чем жестокая и неотвратимая смерть, которой я ожидаю! Ступай, ступай, злодей! Отвори комнату и приготовь постель.

С е м п р о н и о. Сеньор, мигом!

К а л и с т о. Закрой окно; пусть мрак сопутствует скор­бящему и слепота — несчастному. Мои печальные мысли недостойны света. О смерть, сколь блаженна ты, когда по­сещаешь жаждущих тебя страдальцев! О врачи Гиппократ и Гален, если бы вы явились теперь, распознали бы вы мой недуг? О небесное милосердие, снизойди в сердце до­чери Плеберио, дабы не прогнала она погибший дух мой, лишив его надежды на спасение, вослед несчастному Пи­раму и злополучной Фисбе[12].

С е м п р о н и о. А что случилось?

К а л и с т о. Уйди отсюда! Не смей говорить со мной, не то погибнешь от моей руки раньше, чем придет моя лю­тая смерть.

С е м п р о н и о. Уйду, раз тебе угодно мучиться в оди­ночестве.

К а л и с т о. Иди ты к черту!

С е м п р о н и о. Вряд ли я застану его, ведь он теперь с тобой. Вот беда! Вот нежданная напасть! Какое злоклю­чение так быстро лишило этого человека веселого нрава и, что еще хуже, рассудка? Оставить его одного или войти? Если я его оставлю, он убьет себя. Если войду — он убьет меня. Пусть себе остается — не моя забота. Пусть умирает тот, кому жизнь постыла, но не тот, кому она мила. Если бы даже я дорожил жизнью только затем, чтобы видеть мою Элисию, мне и то надо бы остерегаться опасностей. Но ведь если он покончит с собою, я окажусь единственным свидетелем, и мне придется за него отве­чать. Пожалуй, войду. Да, но если я и войду, он все равно не выслушает ни утешений, ни советов. Нежелание выздо­роветь — верный предвестник смерти. Притом дам-ка я ему немного поутихнуть да созреть: опасно, говорят, вскрывать или выдавливать незрелые нарывы, они тогда еще хуже воспаляются. Подожду еще. Пусть плачет тот, кто горюет. Слезы да вздохи смягчают страдающее сердце. К тому же, если он увидит меня, он еще пуще разъярится. Солнечный луч горит всего ярче там, где отражается. Взгляд, блуждая без цели, быстро устает, а когда цель близка, становится острее. А потому я лучше выжду. Если он покончит с со­бою, пускай умирает. Может, мне под шумок кое-что и Достанется и я поправлю свои дела. Все же это дурно — ждать прибыли от чужой смерти. Как знать, не смущает ли меня дьявол? А вдруг, коли он умрет, казнят и меня и потянется за ведром веревочка? С другой стороны, как го­ворят мудрецы, горевать легче, если есть с кем поделиться, а скрытая рана всего опаснее. Уж лучше войти и все стер­петь, раз я не смею решиться ни на то, ни на другое. Можно, конечно, выздороветь без врачебного искусства и лекарства, а все же лечение не помешает.

К а л и с т о. Семпронио!

С е м п р о н и о. Сеньор!

К а л и с т о. Подай мне лютню.

С е м п р о н и о. Вот она, сеньор.

К а л и с т о. Есть ли в мире боль сильней Страстной горести моей?

С е м п р о н и о. Эта лютня расстроена.

К а л и с т о. Как настроит ее тот, кто сам расстроен? Как может почувствовать гармонию тот, кто в разладе с самим собой? Тот, в ком воля не подчинена рассудку? Чью грудь терзает мир, война, перемирие, любовь, вражда, обиды, грех, подозрения, все по одной и той же причине? Но сыграй и спой мне самую грустную песню, какую только знаешь.

С е м п р о н и о. Так Нерон с высот Тарпейских Наблюдал пыланье Рима;

Воплям старцев, детским стонам Он внимал невозмутимо[13].

К а л и с т о. Пламя, что пылает в моей груди, еще яростней и еще меньше жалости в той, о ком я говорю.

С е м п р о н и о. Я не ошибся — хозяин мой спятил.

К а л и с т о. Что ты там бормочешь, Семпронио?

С е м п р о н и о. Ничего.

Кал и сто. Скажи, не бойся.

С е м п р о н и о. Разве можно, говорю, сравнить огонь, терзающий одного человека, с пламенем, что спалило це­лый город и столько народу?