Селестина

А р е у с а. Разрази меня бог, если совру: поступишь в услужение — не знать тебе удовольствия и сладости любви. Никогда-то не видишь своих близких, свою ровню, никого нет, с кем поговорить на «ты», кому сказать: что ты ела за ужином? уж не беременна ли ты? сколько кур развела? пойдем к тебе закусим! покажи-ка мне своего милого! давно ты его не видела? как твои дела с ним? что у тебя за соседки? — и всякую всячину в том же духе. Ах, тетушка, как сурово звучит это важное, надменное слово «сеньора», и ведь оно постоянно должно вертеться на языке! Потому-то я и живу сама по себе с тех пор, как себя помню.

Зато похвалюсь, никогда ничьей не называлась, только своей собственной. А в особенности с теперешними хозяй­ками! Тратишь на них лучшее время, а они тебе платят за десять лет службы дрянной юбкой, которую все равно вы­бросят. Оскорбляют, ругают, притесняют так, что слова не смеешь при них вымолвить. А когда увидят, что настало время сдержать обещание и выдать служанку замуж, на­плетут про нее, будто она спит со слугой или с сыном хо­зяйки, или заигрывает с самим сеньором, или водит муж­чин в дом, или украла чашку, или потеряла кольцо; дадут ей сотню плетей и выкинут вон с задранной на голову юб­кой, приговаривая: «Убирайся, воровка, шлюха, не погу­бить тебе моего дома и моей чести!» Ждешь подношений, а получаешь поношения; ждешь, что замуж выдадут, а тебя с позором выгонят; ждешь свадебных нарядов и веселья, а уйдешь раздетая и обруганная! Вот и все награды, вот и все милости да платежи! Обещают, что мужа найдут — и последнее платье отберут. А уж если служанка в почете у сеньоры — та пошлет ее шататься по улицам с поруче­ниями из дома в дом. Никогда не назовет ее хозяйка по имени, а только шлюхой да потаскухой: куда пошла, пар­шивая? что наделала, дрянь? зачем съела лишнее, об­жора? как вымыла сковородку, свинья? почему не вычи­стила плащ, грязнуха? что ты сказала, дура? кто разбил тарелку, разиня? куда пропало полотенце, воровка? ты его, верно, отдала своему дружку! поди сюда, поганая! куда ис­чезла курица-пеструшка? живо найди ее, не то заплатишь мне первой же монетой из своего жалованья! А потом — тысяча пинков и щипков, палок да плетей. Никто им не по вкусу, никто не угодит. Крик для них развлечение, брань — наслаждение. Чем лучше работаешь, тем они меньше довольны. Поэтому, матушка, лучше я буду в своем домишке хозяйкой и госпожой, чем в богатом дворце рабой и пленницей.

С е л е с т и н а. Ты верно рассудила; понимаешь, как жить надо. Мудрецы говорят: лучше краюха хлеба, да по­кой, чем полный дом, да раздоры! А теперь помолчи, вот Лукресия.

Л у к р е с и я. Кушайте на здоровье, тетушка и ком­пания! Благослови господь такое большое и почтенное общество!

С е л е с т и н а. Большое, доченька? По-твоему, нас тут много? Сразу видать, не знала ты меня в расцвете, лет двадцать назад! Эх! Как не разорвется сердце от горя у того, кто видел меня тогда и теперь. За этим самым сто­лом, душенька моя, где теперь сидят твои сестры, сидело девять девочек одних лет с тобою—старшей тогда едва- едва стукнуло восемнадцать, и ни одной не было меньше четырнадцати. Такова жизнь, пускай же она идет вперед, пускай крутит свое колесо, вращает свои черпаки, то пол­ные, то пустые[47]. У счастья свои законы, и ничто не остается долго в одном состоянии: все изменяется, таков порядок. Не могу без слез рассказывать, в каком я была почете, хотя за грехи мои да по моему злополучию он и пошел на убыль. Бежали под уклон дни мои — уменьша­лись и скудели мои доходы. По старой поговорке, все в мире или растет, или убывает. Все имеет свои границы, всему есть свой предел. Мой почет достиг той вершины, которой я заслужила; видать, суждено ему было снизиться. Близка моя кончина, недолго осталось мне жить. Но знаю, вознеслась я, чтобы упасть, расцвела, чтобы увянуть, на­слаждалась, чтобы скорбеть, родилась, чтобы жить, жила, чтобы расти, росла, чтобы стареть, состарилась, чтобы умереть. Это мне было ясно и прежде, и я легко снесу мою скорбь, хотя и не могу не сожалеть, ибо плоть чувстви­тельна.

Л у к р е с и я. Много хлопот у тебя было, матушка, с таким множеством девушек? Ведь большое стадо тяжело сторожить!